Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество - Виталий Шипаков

Осознавши всю нелепость своего предложения, Трубецкой поднялся со скамьи.

– Ну, стало быть, прощай, и уж прости, что так с Иваном получилось.

В ответ на покаяние князя Дмитрия Арина даже головы не повернула, лишь зябко повела плечами. Трубецкой шагнул к двери, однако тут же оглянулся и спросил:

– Может быть, хоть ты мне пояснишь, почему все Княжича любили?

– Да нет, не все, врагов у мужа моего немало было, но и они Ивана уважали, – наконец взглянув на Трубецкого, язвительно сказала атаманша. – А уважали потому, что он был вольным, как никто иной.

– Ну я тоже не холоп, – обиженно напомнил Дмитрий Тимофеевич о своем княжеском происхождении.

– Ты волю со свободою не путай, – уже по-доброму продолжила Ирина, тут же пояснив: – Всяк, у кого руки не в цепях да шея не в колодке, себя свободным вправе почитать, но воля, Митенька, совсем иное. Воля – это состояние души, это ее свобода.

– Мудрено говоришь, – искренне изумился Трубецкой.

– Чего же тут мудрого. Ты вот службу царскую всем сердцем ненавидишь, и тем не менее служишь, а Ваня мог любому государю отказать, он лишь царю небесному служил, за то его и уважали.

Дмитрий Тимофеевич не стал с ней спорить, он лишь криво улыбнулся, подумав про себя: «А не эта самая ли воля до погибели Ивана довела. Возомнил себя чуть ли не господом богом, всех спасти хотел, даже Заруцкого с его Маринкойсучкой, вот и получил от злыдней пулю в спину. Нет, добро творить теперь с оглядкой надо, озверел народ за время лихолетья. Что ни дай и сколь ни дай – все едино недовольны, да еще и в глотку благодетелю вцепиться норовят за то, что мало дал. Какая уж тут воля, с нас свободы предостаточно, а до воли мы еще не доросли, рылом до нее не вышли».

Уже стоя у двери, князь Дмитрий снова оглянулся и сказал, печально глядя на Ирину:

– Прощай, но знай – ворота дома моего перед тобой всегда открыты.

– Спасибо, Митя, а теперь ступай, не до тебя мне ныне, – услышал он в ответ.

24

Выйдя на крыльцо, Дмитрий Тимофеевич увидел собирающихся в путь станичников. Вопреки его ожиданиям, многие казаки были почти трезвыми, их печаль по атаману оказалась столь светла, что воины православные не захотели заливать ее вином. Однако Трубецкой по-своему расценил их трезвость. «Быстро ж вы забыли атамана, даже толком выпить за помин души его не захотели». Впрочем, Маленький с Межаковым, похоже, не без помощи Луня, изрядно помянули Княжича. Все трое, крепко захмелевшие, обнявшись за плечи, стояли кругом у колодца и со слезами на глазах заунывными голосами тянули песню о лихой казачьей доле.

– А жизнь-то грешная идет своим чередом, никто не в силах изменить ее паскудных правил. Божьи заповеди чтим лишь на словах, на деле же дрожим от страха пред кончиной неизбежной да возимся в своем дерьме, как свиньи. И из дерьма из этого никто еще не вылез, – потому что смысла нету вылезать, все одно конец заранее известен – помрешь, когда состаришься. Это если не прикончат раньше времени, как тебя, к примеру, Ваня, – обратился в мыслях Трубецкой к покойному Ивану. – Удивительно еще, как ты при своеволии своем до почтенных лет дожить сподобился.

Окончательно расстроенный такими помыслами, он сердито крикнул Межакову:

– Матвейка, хватит волком выть, пора до дому отправляться.

– Ты, князь, наверно, будешь гневаться, но я решил в Москву не возвращаться, хочу вот с ним на Дон податься, – кивнув на Маленького, заявил Матвей.

– Пойди проспись, хмельная харя, – еле сдерживая ярость, попытался образумить Трубецкой своего верного сподвижника. – Я тебя перед царем и так и сяк расхваливаю, имение тебе исхлопотал, вскоре звание дворянское получишь, а ты, неблагодарный, глаза вином залил, сопли распустил по бороде, и несешь какую-то нелепицу. Да кому ты нужен на Дону и что там позабыл?

– Волю вольную, – дерзко ответил Межаков.

Дмитрий Тимофеевич уже собрался было дать строптивцу по уху, чтоб выбить с него хмель, но не посмел. Остановил его разом протрезвевший, презрительнонасмешливый взгляд казачьего атамана. Точно так же смотрел на него Княжич, когда отказывался помогать в тяжбе за престол. Он сразу вспомнил, как Матвей и Ванька, послав его с Заруцким к нехорошей матери, пошли на помощь ратникам Пожарского и наконец уразумел, за что друзья и даже недруги так уважали Княжича, а теперь будут уважать пришедшего ему на смену Межакова. Оба атамана свои подвиги творили не благодаря стечению обстоятельств, скорее, им наперекор. Как тот, так и другой умели вырваться из житейского дерьма и пойти против тех самых неправедных законов земного бытия, поэтому и были настоящие, истинно вольные казаки.

Трубецкому жутко захотелось выпить чарку или лучше две, встать четвертым в этот маленький круг да тоже затянуть жалостную песню, а затем отправиться на Дон, туда, где протекли два лучших года его жизни. Князь даже сделал шаг вперед, но вдруг остановился. Прав был Сашка Маленький, когда сказал:

– Не каждый может да и хочет вольным быть.

Слишком дорого уж стоит воля-вольная, да и не купить ее за золото, за нее так или иначе рано или поздно все одно придется жизнью заплатить.

– Гляди, как знаешь, – еле сдерживаясь, чтоб не дать волю обуревающим его страстям, промолвил Дмитрий Тимофеевич и повелел подать коня.

25

Трубецкой еще два раза присылал гонцов к Арине, звал приехать на Москву, хотя бы в гости. Но она так и не откликнулась на его зов, то ли не захотела, а может быть, и не успела. Атаманша умерла всего через полгода после смерти мужа, ее убила весть о гибели пускай и не родного, но любимого сынка Андрейки.

Младший Княжич со своим полком гонялся за шайкой душегубов поляка Лисовского⁵¹, который, несмотря на подавление смуты, продолжал разбой в русских землях, выжигая целые деревни, предавая население их лютой смерти, не щадя при том ни баб, ни ребятишек.

Молодой, но шибко боевитый атаман, подобно батюшке, шел всегда с передовым дозором, а потому и угодил в засаду на лесной дороге. Андрей не оплошал: пальнув из пистолетов, чтоб упредить идущий следом полк, он первым бросился на вражеский завал. Казаки вырвались из западни, но их отчаянный начальник получил две пулевые раны в грудь и вскоре умер на руках у брата.

Схоронив Андрейку с мамой, Иван Иванович ушел с отрядом казаков в Сибирь, и затерялся где-то на ее заснеженных просторах.

Лучше всех из Ванькиных детей сложилась жизнь у Катеньки. Выйдя замуж за Соленого, она отправилась в станицу, где поселилась полноправною хозяйкой в отцовском доме, став одной из первых на Дону истинных казачек. Катерина родила Семену семерых сыновей, они-то и продолжили род Княжича. Те, которые остались на Дону, стали зваться Княжичевы, а те, что перебрались в подмосковное именье деда, Шипсоковы, согласно грамоте, дарованной Борисом Годуновым. Почти все потомки удалого атамана становились воинами, они преданно служили матушке-Руси, ставшей при царе Петре империей Российской, но удачливыми в службе не были, титулов не получили, чинов высоких не достигли, часто умирали молодыми и не своею смертью. Видно, крепко тяготело над лихим казачьим родом государя Грозного проклятие.