Крушение шхуны "Графтон" - Ф. Е. Райналь

узлов в час; берег виднелся на горизонте; голубоватою полосою и вскоре исчез совершенно; безграничное море окружало меня; первый раз небесный свод представился мне во всем своем величии: со всех сторон я был погружен в бесконечность. Необъятность этого зрелища возвысила меня самого; я весь проникся серьезным и торжественным восторгом; мне явилась мысль о верховном Существе, Создателе и Властителе вселенной, и неодолимая сила заставила меня взывать к Нему о покровительстве: я молился с жаром. Потом в продолжение всей моей жизни мысль о присутствии Бога, о Его могуществе не покидала меня и не переставала быть моим прибежищем. Невозможно, чтоб моряк, находясь в постоянном соприкосновении с бесконечностью, в соприкосновении и часто в борьбе со страшными силами природы, был лишен религиозного чувства.　

Я не замедлил познакомиться с испытаниями морской жизни. Я не говорю об этой болезни, столь же смешной, сколько и мучительной, причиняемой движениями корабля, и редко не нападающей на новичков, — привычка, а также и боязнь служить предметом насмешек для товарищей, заставили меня вскоре превозмочь ее, но вскоре, именно на второй день, мы выдержали бури. Старик океан без сомнения захотел немедленно освоить меня с капризами своего переменчивого характера, чтоб впоследствии избавить от нечаянностей. В несколько минут окутало нас туманное облако; ветер подул с яростью; поднялись чудовищные волны, смывавшие палубу и унесшие у нас три гребных судна, оставив нам одну только шлюпку. Уцепившись за ванты бизани, я с ужасом увидел, как плотник собирался рубить грот-мачту. Мы сменялись поочередно действовать помпами. Гонимый ветром, наклоненный на сторону беспрерывным напором волн, которые, не позволяя ему подняться, корабль наш поворотил назад; мы ежеминутно ожидали разбития об остров и подводные камни, которыми усеян Французский берег; мы считали себя погибшими.　

К счастью, шторм быль непродолжителен; мы снова могли поставить парус и направились к экватору, благоприятствуемые погодой. Через сто четыре дня, по выходе из Бордо, мы прибыли на остров Бурбон (теперь о. Соединения). Оттуда мы сделали две последовательные путины в Индию и посетили Пондишери и главные порты Коромандельского берега, после чего возвратились во Францию. Так как мы заходили на о. св. Елены, мне захотелось прибрести какое-нибудь воспоминание с могилы Наполеона — кусок камня и ветку знаменитой ивы. Я знал, что эти обломки будут драгоценным сокровищем для моего деда, доброго старика, делавшего все кампании при республике и империи, который в моем детстве так часто увлекал меня своими драматическими рассказами, и у которого, не смотря на время и изменившийся порядок вещей, душа была полна воспоминаниями о великом прошедшем.　

Предоставляю судить с каким биением сердца, после семнадцатимесячного плавания, я снова увидел берег Франции. С вершины мачты я первый увидел вожделенную страну, где ожидали меня родители. Я нашел их не в Бордо, но в Париже, куда они переселились. Я не в состоянии также описать радость возвращения, эти взаимный ласки, слезы, эти жгучиe перекрестные вопросы.　

В течете полугода я наслаждался жизнью в Париже, среди своего семейства, и в это же время возобновил прерванное свое учение. Но во всяком случае я не терял из вида своих замыслов и не упускал случая к их осуществлению. Однажды утром капитана Локой написал мне, что его арматоры вверили ему новый корабль "Диану", ибо "Виржини и Габриель" не в состоянии уже был идти в море, и что он отправлялся на Антильские острова.　

Я отвечал на его призыва и через шесть недель был в Гваделупе, где мы недолго оставались. Мое морское обучение было кончено, но я видел лишь в очень отдаленной перспективе место капитана, которое одно могло мне доставить желанные средства. Я решился отказаться, по крайней мере на некоторое время, от жизни моряка и устроиться в какой-нибудь колонии, где мне предстояло найти легче и в особенности скореe средство к достижение цели. Через три дня по возвращении в Бордо, не заехав даже в Париж повидаться с родителями, я попрощался с Локоем, который одобрил мое намерение, и сел на новый трехмачтовый корабль "Сирену", спущенный первый раз в море, под начальством капитана Одуарда и который отправлялся на остров Маврикия.　

Я уехал полный отваги, полный надежд. Я далеко не предвидел, какой длинный ряд годов, усеянный редкими успехами и многочисленными бедствиями, окончившейся неслыханной катастрофой, пройдет, прежде чем я увижу свое семейство и Францию. О, если б я знал, что в продолжении моего отсутствия смерть подкосит две младшие отрасли нашего дома, что я оставлю отца и мать стареть в одиночестве, в отчаянии — ибо, не получая от меня известий, они уже не надеялись видеться со мною и считали меня погибшим!.. Но благодаря Богу, который после стольких испытаний вывел меня, так сказать, из могилы, — я мог усладить своим присутствием последние дни родителей, и заботами и нежностью вознаградить их за двадцатилетие скорби и лишения.　

Первое, что узнал я по прибытии на остров Маврикия, было убеждение, что не должно верить в действительность рекомендательных писем. Не имея возможности ожидать результатов от рекомендаций, привезенных с собою, я начал сам хлопотать о месте. Я нашел его на одной отличной плантации, и когда в продолжении двух лет познакомился со всем, касающимся до образования тростника и выделки сахара, — я решился принять — хотя мне было только двадцать лет — место управляющего в подобном же заведении. На мне лежала тяжелая ответственность, и я не имел минуты свободного времени. Я должен был вставать в половине третьего утром, чтобы велеть зажигать огни на заводе, и не мог возвращаться к себе ранее девяти или десяти часов вечера, когда огни тушились. Мне необходимо было присмотреть за всем, быть в поле с жнецами, на заводе, присутствовать при укладке и отправке сахара, на пристани, в магазинах, при раздаче порций, на конюшне, на мельницах, одними словом, в ста различных местах, где должен был распоряжаться работами. Я до такой степени уставал в субботу вечером, что часто приказывал своему слуге индусу не будить меня на другой день даже к завтраку, имея больше всего нужду в спокойствии. Мне не раз случалось такими образом спать двадцать четыре часа кряду.

Несмотря на эти утомления и на некоторые затруднения с многими кули (рабочие индусы), людьми упрямыми и склонными к неповиновению, — однажды мне пришлось с одними схватиться в рукопашь, чтоб наказать его за дерзость, а в другой раз должен был защищаться против бунтовщиков — и оба раза оставался победителем, благодаря своему хладнокровию, — несмотря на эти неприятности, я был доволен своими положением, с удовольствием видел