Дракон из черного стекла - Джим Чайковски

Миллик хи Пенс – официальный посланник Каар-Саура.

Миэлла – жена Микейна, из Дома Каркасса в Тучноземье.

Один – сын Микейна.

Олла – дочь Микейна, сестра-близнец Отана.

Оракл из Казена – см. «Тихан».

Оркан – королевский целитель.

Отан – сын Микейна, брат-близнец Оллы.

Пайк – некогда чааен-привязанный Рами, владеющий воровскими навыками.

Пактан – третий сын императора Маккара, брат Рами и Аалийи; обезглавлен Микейном.

Пераш – командующий Крыла (военно-воздушных сил Клаша).

Пратик – чааен-привязанный Канте; носит железный ошейник того, кто заслужил Высший алхимический крест; назван в честь Прайи, клашанской богини судьбы.

Рами им Хэшан – четвертый сын императора Маккара, брат Аалийи.

Регар – глава императорских паладинов (личной охраны).

Сайк – верховный военачальник Халендии.

Саймон хи Раллс – бывший алхимик в Тайнохолме, ныне член «Попранной Розы».

Сёкл – предводительница отряда рисиек, капитанша «Квисла».

Скеррен иль Риш – бывший Исповедник из секты Ифлеленов, истинный алхимический гений; убит Никс в Студеных Пустошах.

Тазар хи Маар – предводитель Шайн’ра и возлюбленный Аалийи.

Тихан – представитель низшей касты та’винов, пробужденный из Спящих раньше времени и более четырех тысячелетий исполнявший роль Оракла из Казена – предсказателя, пользующегося полным доверием клашанских императоров.

Торант ри Массиф – бывший король и венценосный владыка Халендии, глава Дома Массифов; отец Микейна и Канте.

Торин ви Бренн – капитан Сребростражи (личной гвардии халендийского короля), вирлианский рыцарь.

Фей хи Перша – бывшая придворная повитуха халендийского клана Массиф (принимала роды Канте и Микейна), ныне именуемая сестрой Аймис и служащая под началом настоятельницы Шайр в Экс’Оре.

Феник – молодой послушник ордена Ифлеленов.

Фрелль хи Млагифор – алхимик и бывший наставник принца Канте в Тайнохолме.

Хессен (он же Глаз Сокрытого) – глава клашанской шпионской сети.

Хесст – главный казначей Халендии.

Шайр, настоятельница – правительница садов и бассейнов Экс’Ора; одна из самых почитаемых целительниц в Клаше.

Шут – гулд’гульский вор, брат Мёда; нижняя часть левой ноги у него отсутствует.

Элигор – предводитель та’винов в самом высшем ранге Креста; это имя переводится с древнеклашанского двояко: «утренняя звезда» или «предатель».

Воротясь от картографиста – истинного искусника в своем деле, поклявшегося на крови хранить мои тайны, – вновь ловлю себя на том, что теряю решимость. Повинны в том возраст и тяжелая утрата. Сижу, безучастно обмякнув в своем кресле, пытаясь сыскать в себе силы и далее излагать ее историю. За моим чердачным окошком ярко светит солнце. Преломляясь в гранях хрустального стекла, сияние его отбрасывает на стены мерцающие радужные блики, проявляя все то невиданное многоцветье, что сокрыто даже в одном-единственном луче солнечного света.

Наверное, это предвестник того, что наступит дальше в том повествовании, кое я обязан явить миру.

Ибо она очень похожа на этот солнечный луч.

Хоть на первый взгляд и может показаться, будто испускает она самый обычный свет, внутри этого ее свечения упрятаны оттенки такой неописуемой сложности и глубины, что далеко не всякое оптическое стекло способно проявить их, – и как раз такой преломляющей все и вся призмой и станут для нее те лишенные теней раскаленные края, где время и жар спекают песок в твердое стекло. То, что выкует этот огонь, то, что проявит он, будет не просто девушкой с болот, а чем-то одновременно и более темным, и более светлым. Вот об этом-то мне ныне и предстоит написать – о гибели чистой невинной души и новом рождении ее в крови и пламени.

Однако я по-прежнему страшусь взяться за перо, дабы поведать эту историю миру.

Даже здесь, на своем чердаке, я слышу нескончаемый шорох песчинок, летящих по овеваемым ветром дюнам, и зловещий перезвон кристаллов черного хрусталя. Но самое страшное, это что мне никак не отделаться от яростного рева Дракона.

Я крепко зажимаю обеими руками уши, словно силясь выдавить его из головы. Закрываю глаза пред лавиной воспоминаний, грозящей накрыть меня и унести с собой. Слишком уж тяжко вынести все это во всей его полноте и многообразии. Сказ сей будет мне под силу, только если каждый момент его станет просачиваться из прошлого тончайшими струйками, крупица за крупицей – подобно тем струйкам песка, что скатываются по склону дюны.

Но прежде чем опять взяться за перо, должен я оглянуться через плечо, дабы прошлое позволило мне собраться с мыслями и обрести почву под ногами.

В прошлый раз оставил я свое повествование на том месте, где она и ее сотоварищи счастливо избежали вечных льдов бессолнечной части Урта и устремились к восточной половине Венца. Западная сторона у нее за спиной на тот момент уже была втянута в жестокую битву – королевство бросило вызов империи. Но даже этот кровопролитный конфликт являл собою не более чем мимолетную искру грядущей, куда более масштабной войны – поскольку оставались силы, погребенные глубоко в граните, которые только и ждали момента, чтобы посеять полнейший хаос в этом мире.

Пока я размышляю над всем этим, набежавшая туча, напитанная дождевой влагой, закрывает солнце и гасит пятна света на полях за окном. Выпускаю воздух из легких – я и не думал, что так надолго затаил дыхание. Сгустившийся полумрак кажется сейчас более уместным, словно в этот момент она повернулась ко мне спиной – как это уже не раз случалось в прошлом.

Значит, так тому и быть.

Поскольку, как и в небесах за оконцем моего чердака, над нею тоже сгущаются грозовые тучи. Я уже слышу раскаты грома, кои звучат как барабаны войны.

Часть I

Хляби небесные

Чем неистовей ветра нагибают ствол древесный, тем глубже корни его в землю сырую закапываются.

– Изречение, приписываемое Скику па Ренну, слепому мистику, скитавшемуся по Пустопорожним лесам Бхестийи

Глава 1

Низко склонившись в седле, Никс верхом на Баашалийе вырвалась из самого центра серой воздушной круговерти. Кончики широко распахнутых кожистых крыльев ее летучего скакуна скрывались в темных клочьях облаков по бокам, словно она и сама была частью беснующейся вокруг грозы – порождением ее ярости, обрамленным молниями и предвещаемым раскатами грома.

Никс еще тесней приникла к пушистому теплу своего крылатого брата, хотя куда надежней связывали их невидимые для большинства остальных золотистые пряди обуздывающего напева. Она пела Баашалийе – безгласный ободряющий мотив, а он отвечал ей таким же, вплетая свою золотую мелодию в ее собственную.

Ее послание было простым.

«Возвращаемся на корабль».

По-прежнему оставаясь в крепких объятиях грозы, Никс осмотрелась сквозь защитные очки, надвинутые на глаза. Мир вокруг нее сократился до клочьев клубящегося