Казанова в Петербурге - Галина Грушина

Вернувшись ночью домой и ожидая увидеть Заиру спящей, он тихо вошел в спальню, и тут в голову ему полетела бутылка, брошенная яростной рукой возлюбленной, так что он еле успел увернуться. Заира, издавая вопли, упала на пол и начала кататься по нему, колотя ногами и головой. Решив, что у девчонки припадок падучей, кавалер испугался, подбежал к ней и уже хотел звать на помощь, — однако Заира села и сквозь рыдания и всхлипы принялась осыпать его бранью и упреками, причем употребляла очень непристойные венецианские словечки. Оказывается, в его отсутствие, встревоженная, она гадала, и карты сказали, что нынче ночью любовник ей изменил. И это тогда, когда он оставался целомудренным, как Иосиф! Перемежая русскую речь с итальянской, она стучала ладонью по разложенным картам, показывая на даму червей, и наконец, собрав их, в бешенстве шмвырнула колоду ему в лицо.

Кавалер был поражен: и это Заира? Он и не подозревал, что у кроткой, послушной его овечки такой опасный нрав. Молча собрав карты, он бросил их в печь и, одарив скандалистку взглядом, полным гнева и презрения, сказал:

— Ты меня чуть не убила бутылкой. В дальнейшем я не желаю подвергаться такой опасности. Сейчас я ложусь спать, а завтра я отвезу тебя к родителям, и мы расстанемся навсегда.

С этими словами он лег и тотчас уснул, так как был сильно утомлен бестолковым вечером.

На рассвете он пробудился. Она спала рядом, утонув носом в подушке. Стараясь не разбудить ее, он встал и принялся одеваться, прикидывая, что разумней всего отделаться поскорей от маленькой фурии, столь неукротимой в ревности. Рано или поздно она размозжит ему голову, ибо не собирался же он отказываться от других женщин ради нее. Она, внезапно проснувшись, села на постели, такая же соблазнительная в своей легкой рубашке и с распустившейся косой. Увидев строгое лицо кавалера, она вскочила и кинулась перед ним на колени, обнимая его ноги, умоляя простить ее и не прогонять. Кавалер некоторое время крепился. Однако у него было нежное сердце. Почувствовав себя султаном Оросманом, он процитировал строки Вольтера:

Заира! Были дни, когда, обворожен,

Внимал я зову чувств, любовию сражен.

Жестоко раненый, все ж горд я и велик,

И не унижусь до притворства ни на миг.

Для ваших выходок, достойных сожаленья,

Награда — самое холодное презренье.

Не понимая ни слова по-французски, она рыдала. Он же, окончив декламацию, заключил малютку в объятия, простил и тут же отнес на кровать, где и доказал ей на деле свою вернувшуюся любовь.

СЕН-ЖЕРМЕН

В разговоре с Ринальди кавалер принялся спрашивать, куда можно съездить еще и что увидеть значительного в Петербурге, надеясь в глубине души, что архитектор пригласит его на какую-нибудь новостройку, где можно повстречать значительных особ.

— В Петербурге много значительного, — заметил тот, не отрываясь от чертежа.

— Вы преувеличиваете. Петербург не более чем малоудачная копия европейского города, созданная капризом деспота на обледенелом восемь месяцев в году болоте. Разумеется, для ваших созданий я делаю исключение.

— Тогда съездите в Москву, — посоветовал архитектор, так и не поняв, чего от него добивался собеседник. — Посмотрите на Россию.

— Стоит ли? — пожал плечами кавалер. — Россия — пустое пространство. Культура, общественное мнение, наука, искусство — здесь все отсутствует. Московиты совершенно нецивилизованны; они лишь обезьянничают, подражая Европе. Они бездумно копируют западные образцы, хотя чужды римско-католической культуре. Надеюсь, у них достанет здравого смысла не переносить под хмурое северное небо античные портики и колонны, входящие ныне в моду.

— А в чем дело? — навострил уши архитектор.

— Природа требует здесь другой архитектуры. Впрочем, самый воздух этой страны враждебен искусству. Полагаю, эта страна — вечная угроза просвещенному Западу. Вне сомнения, Россия мечтает о всемирном господстве…

— Сударь, вы сильно преувеличиваете… — не выдержал архитектор.

— Ничуть. В недавнюю бытность мою в Лондоне кавалер д’Эон рассказывал мне о тайном завещании Петра, которое сей ловкий шпион сумел раздобыть в архиве Петергофа…

— Кавалер? — удивленно переспросил архитектор. — При дворе императрицы Елизаветы подвизалась девица д’Эон…

— Девица? — развеселился кавалер, вмиг забыв о России и московитах. — Клянусь, я с первого взгляда усумнился в его поле… — И он с жаром принялся обсуждать пол д’Эон.

У Ринальди было много работы. Императрица поручила ему возвести на площади перед Зимним дворцом большой деревянный амфитеатр для воинских выступлений, он спешил, — однако нельзя было не заслушаться рассказами кавалера, особенно когда тот бывал в ударе, а удар случался всегда, если только находился благодарный слушатель. От девицы д’Эон кавалер перешел к другим девицам, вспомнил венецианок, заговорил о строгостях властей к художникам, пишущим обнаженную натуру. Припомнив, что Екатерина не пожелала опять сделать заказ Тьеполо, славному венецианскому мастеру, Ринальди начал было:

— Императрица на днях сказала мне…

— Вы недавно видели императрицу? — загорелся любопытством кавалер. Он засыпал Ринальди вопросами: как выглядит монархиня, во что одета, не намерена ли куда-нибудь уехать из Петербурга?

— Между прочим, речь коснулась вас, — как ни в чем не бывало сообщил Ринальди.

Кавалер подпрыгнул.

— Мы говорили об архитектурных ордерах. Государыня очень образованна и во всем разбирается. Вообще, она — перл среди женщин. Трудолюбие — ее основная черта. Представьте, она встает с рассветом и тут же садится за составление законов…

— Вы говорили об ордерах… — простонал кавалер.

— Да, и я сказал, что некий просвещенный венецианец, друг Винкельмана, рассказывал мне о новых веяниях в искусстве. Тут государыня спросила: «Высокий и смуглый?» Она где-то вас видела.

Лицо кавалера расплылось в блаженной улыбке. О женщина! Да, видела. Единожды, на зимнем карнавале: всепроникающий, сладостный взгляд, длившийся мгновение, но составивший вечность.

В ту ночь он удивил Заиру, оставив ее в покое, и лишь томно потягивался на кровати, развалясь во весь свой немалый рост, долго не в силах уснуть.

Наутро он помчался к графу Панину, счастливо застал его, был принят и без обиняков сказал, что не может уехать, не лицезрея монархиню, столь мудро управляющую великой и прекрасной страной. Панин, помолчав, ответил так же откровенно:

— Вас плохо отрекомендовали Григорию Григорьевичу Орлову.

— Кто же? Уж не Зиновьев ли?

— О, — усмехнулся вельможа, — у вас есть враги опаснее. Ни за что не догадаетесь. Это граф Сен-Жермен.

Сен-Жермен!.. Будто гром раздался с ясного неба. Его всегдашний соперник, опережавший его в славе, в успехах у женщин, в милостях королей, более одаренный, загадочный, обаятельный, образованный и, как ни досадно, более утонченный. Утверждал, что помнит Понтия Пилата, и ему