Большой пожар - Владимир Маркович Санин

Он еще что-то говорил, потом вернулись Вася, Костя и Птичка, тоже что-то говорили – кажется, что ничего страшного, простой обморок, – но я их не слушал.

– Костя, – сказал я, – дай слово.

– Валяй, – устало разрешил Костя.

– Память, ребята, у нас дырявая, стариковская… Вот Елизавета Львовна постарше нас, но вспомнила, а мы бродим вокруг до около… Мишка, ты ведь тоже вспомнил, а, друг?

Мишка стал очень бледен.

– Мишка, – продолжал я, – или я последний кретин, или ты сейчас же, сию минуту что-то нам расскажешь. Ты ведь не предавал Андрюшку?

– Нет.

– Знаю, что не ты. Но донос был?

– Был, – коротко ответил Мишка.

Все вскочили.

– Был, – повторил бледный Мишка.

– Ты в этом уверен? – не скрывая волнения, спросил Костя.

– Да, – ответил Мишка. – Я его видел.

Я-то уже знал, чей донос, но остальные еще не догадывались.

– Почему ты молчал? – заорал Володька. – Имя!

– Тише, – попросил Мишка.

– К черту! – Володька грубо выругался. – Хоть во всю глотку ори – кто? Ну, ткни пальцем – кто?!

– Ради бога, тише, – умоляюще проговорил Мишка. – Елизавете Львовне и так плохо.

– Не верю… – еле слышно пролепетала Птичка.

– И правильно делаешь, что не веришь, – сказал я. – Мишка не зря просит, тише, ребята. Рассказывай.

И вот что рассказал Мишка.

Через три дня после ареста Андрюшки Мишка шел домой с педсовета, его остановили двое, предложили сесть в машину и привезли на Лубянку, к Лыкову. В кабинете был еще один человек с внешностью громилы, который сидел сбоку. Лыков многое припомнил Мишке: и врага народа отца, от которого Мишка не пожелал отказаться, и дружбу с идеологическими диверсантами братьями Аникиными, один из которых публично клеветал на товарища Жданова, а другой сочинял антисоветские пасквили, и прочее. Поэтому, предупредил Лыков, перед Мишкой имеются два пути: первый – отправиться на лесоповал лет на десять, а второй – чистосердечно доложить, как проходил антисоветский шабаш на дне рождения у Аникиных, кто и что говорил. Мишка ответил, что быстро, с первой чарки захмелел и ничего не помнит, после чего Лыков мигнул сидевшему сбоку громиле и тот дважды ударил Мишку, под ребра и в живот. Мишка упал, его вырвало, громила взял его за шиворот и усадил на стул, а Лыков снова спросил, не выбрал ли Мишка себе свой путь. Мишка повторил, что ничего не помнит, Лыков стал угрожать, вытащил из ящика стола и показал пистолет, но тут зазвонил телефон, Лыков снял трубку. Наверное, услышал что-то для себя приятное, потому что неожиданно пришел в хорошее настроение, сделал знак громиле, и тот ушел, и завел с Мишкой задушевный разговор о том, что каждый честный советский человек должен помогать органам в их борьбе с врагами народа, и он, Лыков, верит, что Мишка все припомнит и позвонит по этому – он дал бумажку с номером – телефону. Ну а если не припомнит и не позвонит – пусть пеняет на себя. Затем дал подписать бумагу о неразглашении, добродушно поведал о том, что происходит с теми, кто разглашает, и отпустил.

– Я думаю, что его повысили, перевели в другое место и он просто обо мне забыл, – продолжил Мишка. – Но это не все. Пока он говорил по телефону, я успел взглянуть на лежавший на столе листок бумаги. И я узнал почерк…

– Чей? – сдавленно спросил Вася.

– Павлика Морозова, – сказал я. – Верно, Мишка?

– Да, – кивнул Мишка. – Я узнал почерк моего ученика, Игоря Волохова. Но думаю, что подписали двое, Игорь и Юрий, они крепко держались друг друга.

– Почему ты столько лет молчал? – сурово спросил Вася.

Мишка понуро опустил голову:

– Я… боялся…

– Я сама позвала их на пельмени! – хватаясь за голову, воскликнула Птичка. – Они сидели целый час, ели и слушали! Будь я проклята! Будь я проклята!

– Простите меня, – скорбно сказал Мишка, – я боялся…

– Будь я проклята! – в голос рыдала Птичка. – Любимого… погубила… своими руками!..

Я сел рядом и стал гладить ее по голове.

– Плачь, родная, – говорил я, и у самого глаза были на мокром месте, – выплачь наше горе… Давайте, ребята, напьемся, авось станет легче. Не вернуть нам Андрюшку, мир его праху…

Так и закончилась эта история. Не стал я мстить – и Елизавету Львовну пожалел, и ее ни в чем не повинных внуков. И вообще не по душе мне мстительность, что-то в ней есть низменное, никого и никогда она не сделала чище и благороднее. К тому же не так уж долго осталось топтать землю, и за то время, что осталось, мне очень нужно «посеять доброе, вечное» в Андрейкиной душе и любить старых друзей. Теперь уже ничто нас не разлучит – «проверено, мин нет».

1989

Рассказы из сборника «Остров Веселых Робинзонов»

Безвыходных положений не бывает

Бенгальские огни

К двери книжного магазина одновременно подошли два молодых человека. Один из них вежливо посторонился, пропуская другого вперед, тот в свою очередь сделал широкий жест: проходите, мол, вы первым. Пока они обменивались любезностями, дверь захлопнулась, и молодые люди ошеломленно уставились на табличку «Закрыто на обед».

Жертвы хорошего тона взглянули друг на друга и рассмеялись.

– Чрезмерная вежливость вредна, как и всякое излишество, – нравоучительно изрек один из пострадавших. – Что же, однако, целый час делать? Я ведь специально сюда пришел!

– И я тоже, – ответил другой. – Но этот час нужно как-то прожить. Посидим в скверике? Будем знакомы: Борис.

– Георгий. Посидим, пожалуй.

– Говорят, «Утраченные иллюзии» в магазин привезли, – сказал Борис, усаживаясь на скамье.

– Этот слух и привел меня сюда. Вы любите Бальзака, Борис?

Борис неожиданно смутился, потом на мгновенье задумался и хитро взглянул на собеседника:

– Конечно. Отец, как говорят, современного реализма! Жаль только, что он искал спасения в клерикализме и абсолютизме. Но какая блестящая идея – представить общество в виде живого организма! Перенесение им в литературу методов Сент-Илера и Кювье делает его произведения необыкновенно последовательными, не правда ли?

– Вы, простите, не литературовед? – воскликнул Георгий, пораженный этим фейерверком ученых фраз.

Борис, видимо, ждал этого вопроса и улыбнулся:

– Нет, инженер-конструктор.

– Очень рад, Борис, что вы любите и так хорошо знаете Бальзака, он и мой любимый писатель. Интересно, какой из его романов производит на вас наибольшее впечатление?

– Трудно сказать. Дело в том, что я не читал ни одного…

– ??!!

На лице Георгия было написано такое искреннее недоумение, что Борис не выдержал и расхохотался:

– Вижу, без объяснений не обойтись. Что ж, время, к