Большой пожар - Владимир Маркович Санин

на скрижалях истории (поэт дважды печатался в областной газете), сколько в протоколах местного отделения милиции. По выяснении этого обстоятельства кандидатура Уклейкина отпала.

И тут кто-то вспомнил, что неподалеку живет древний старик, по прозванию Турок, обязанный своим прозвищем тому, что потерял глаз в турецкую кампанию 1878 года. Было решено немедленно послать за дедом, живым свидетелем истории, исполкомовского курьера. На деда была вся надежда: быть Козодоевке с памятным местом или нет.

Живой свидетель оказался подвижным еще стариком, с толстовской бородой и мохнатыми бровями. Он внимательно выслушал Малосольцева, который громовым голосом добрых десять минут орал у него над ухом, и утвердительно кивал.

– Ну, так помнишь кого-нибудь из знаменитых людей-земляков? Нам они вот так, – Малосольцев чиркнул себя по горлу ладонью, – вот так нужны!

– Верно, сынок, – прошамкал дед. – Турком меня зовут, потому как в турецкую кампанию воевал. Генерал у нас был – агромадного росту мужчина!

– Ты нам про генерала зубы не заговаривай! – обиделся Малосольцев.

С полчаса все прыгали вокруг деда, надрываясь, кричали ему в ухо. Сначала на все вопросы он упрямо отвечал: «Турком меня звать, родимые», а потом, когда Малосольцев сорвал голос и перешел на свистящий шепот, старик все понял.

– Значит, хотите отремонтировать дом, где жил знаменитый человек? – спросил он.

Все обрадованно закивали.

Дед облокотился на древнюю, узловатую клюку, уставился в окно и надолго замолчал. В комнате установилась тишина, прерываемая бульканьем воды. Это осипший Малосольцев смачивал горло.

Наконец в единственном глазу деда сверкнула хитрая искорка.

– Кажется, родимые, я вам помогу. Вот как сейчас помню: я еще молодой был, на японскую не ходил, приехал в наш город один агромадной знаменитости человек. Из писателей. А может, по торговой части. Но, помню, уж больно знаменитый. Сам губернатор встречал, ручки жал, белым вином поил. Фамилию запамятовал, стар стал. Так этот знаменитый человек мылся вона в той бане!

И дед указал пальцем на обшарпанное зданьице районной бани, у дверей которой толпилась очередь с вениками под мышкой.

– Не баня, а слезы, – пожаловался дед. – На полку сидишь, а сверху дует! Ремонтировать надо! Знаменитый человек там останавливался!

К живому свидетелю прислушались. Баню отремонтировали и обнесли забором.

Через некоторое время Малосольцев встретил Турка, поздоровался за руку и вежливо рявкнул ему в ухо:

– Дед, а дед, так как же знаменитость-то? Мылась она в бане или нет? Только фамилию вспомни, мне ведь доску вешать надо!

Дед хитро прищурил глаз и ухмыльнулся в бороду.

– А бог его знает, родимый, – ответил он. – Может, и мылся. В бане все люди одинаковые, не поймешь, кто знаменитый, а кто обыкновенный. А фамилию, не вели казнить, не помню.

Говорят, что в исполком в последнее время зачастили старики. По их воспоминаниям были отремонтированы клуб, библиотека и несколько жилых домов. Правда, старики никак не могли вспомнить фамилии знаменитых людей, которые останавливались в этих зданиях. Но в их возрасте это простительная забывчивость.

Знаменитый земляк

Самая непринужденная, откровенная и содержательная беседа начинается тогда, когда собираются бывшие однокашники. Здесь ни у кого нет отчества, есть только имена: Мишка, Гришка, Витька, Галка. Здесь нет званий, должностей, заслуг и регалий – все равны, как в бане. Упаси бог кому-нибудь в такой компании зазнаться! Засмеют, ударят по носу морально и прижмут его физически.

Итак, собрались однокашники. С того времени, как они в последний раз тряслись на экзаменах, прошло всего несколько лет, и сегодня самой солидной должностью может похвастаться Гришка Федоров – он председатель сельсовета; самым большим чином – Женька Буркин, лейтенант милиции, и самой почетной наградой – хирург Петька Захаркин, награжденный медалью «За спасение утопающих» (он спас во время ледохода корову).

– Ребята, – сказал председатель Гришка, – наша честь поставлена на карту. Жителям нашего населенного пункта вообще и нам в частности нанесена увесистая пощечина. Как работник выборного органа, готов заверить свое заявление государственной печатью.

– Кто же это сделал? – подскочив на стуле, воскликнул милиционер Женька.

– Да-да, кто? – возмущенно загалдели остальные.

– Спокойствие, – поднимая руку, сказал председатель Гришка, – сейчас все будет ясно, как говорит наш коновал Петька, вскрывая больного, словно консервную банку. Я не буду томить высокое собрание. Сегодня утром останавливает меня соседка, бывшая учительница Прасковья Ивановна, и просит прочитать ей письмо от племянника, так как она разбила очки. Помните Костю Ежевикина? Так он приезжает.

– Ну и что? – недоуменно спросил милиционер Женька. – Прикажешь по этому поводу организовать почетный караул?

Завклубом Симка-Серафимка пожала плечами, давая понять, что она разделяет недоумение предыдущего оратора. И лишь хирург Петька более или менее живо реагировал на эту новость.

– Будет любопытно взглянуть на его левую руку, – сказал он, морща лоб. – Помнится, лет пять назад у него был прелестный вывих локтевого сустава с ограничением подвижности… Кстати, Костя окончил свое театральное училище, кто знает?

– Да-да, – обрадовалась Симка-Серафимка, – ведь он артист! Он даже снимался, мне кто-то рассказывал. Вот здорово, нужно будет пригласить его в наш клуб!

– Артист? – с уважением переспросил Женька. – О, смотри ты!

– Погодите. – Председатель Гришка поморщился. – Что за восторги? Можно подумать, что в село Кашурино приезжает на гастроли миланский театр «Ла Скала». Могу вас огорчить: миланцев у нас кто-то по дороге перехватил. Кажется, Париж. А приезжает к нам киноартист Костя Ежевикин, известный по картине… По какой картине? Никто не знает? Плохо. Впрочем, я тоже не знаю. Вроде бы в каком-то фильме Костя играл толпу. Однако вот что пишет наш приятель, эту цитату я запомнил дословно: «…поэтому возникла возможность на недельку приехать. Приеду уже не как студент, тетушка Прасковья, а как артист, известный в широких кинокругах, со своим творческим почерком. Впрочем, я не удивлюсь, если в вашей глухомани о моем творчестве никто и не слыхивал: свиноферма, несмотря на свою полезность, очень далека от искусства. Однако устал от столичной суеты и хочу отдохнуть. Боюсь только, что бывшие однокашники уж очень будут досаждать своей компанией: ведь каждому хочется погреться в лучах чужой славы…»

– Ну и дворняга же! – возмутился милиционер Женька. – Всех облаял! Он всегда был хвастун, но чтобы так…

– Прошу занести в протокол, – обратился председатель Гришка к Симке-Серафимке, – что кинозвезда Константин Сидорович Ежевикин, обладающий творческим почерком, квалифицирован как дворняга. Товарищи, прошу понять, нам оказывают честь. Устав от суеты, к нам приезжает гость, известный в кинокругах. Не как Чаплин или Бриджит Бардо, но все-таки известный. Он справедливо обеспокоен тем обстоятельством, что хрюканье поросят в нашей деревенской глуши помешало нам как следует изучить его творчество. Дорогого гостя нужно успокоить. Он должен увидеть,