Крушение шхуны "Графтон" - Ф. Е. Райналь

могли пройти мимо старого Тома. Не обращая внимания на его бешенный рев, мы убили несколько молодых. Пока мы тащили нашу добычу к берегу, самки и старый морской лев нападали на нас, подбегали с остервенением и подползали очень близко. Джорж, с тяжелой ношей за плечами, в узком ущелье встретился лицом к лицу с большой львицей. Нельзя было свернуть ни направо, ни налево, она заняла весь проход. Вернуться назад было уже поздно. Джорж машинально бросил тюленя и вскарабкался на толстый сук, висевший над его головой. Тюлень сел под суком, поднял голову и пристально смотрел на своего врага. Так прошло несколько минут; Джорж и тюлень внимательно следили за движениями друг друга. Я не знаю, долго ли бы просидел Джорж на суку, ежели б я не пришел и не застрелил наконец тюленя.　

Мы добежали до берега к набросанными обломкам скал; тут тюлени не могли на нас нападать; с трудом нагрузили нашей добычей лодку, в которой не все уместилось; у нас было одиннадцать тюленей, и отправились в Эпигуайт.　

Из всех убитых тюленей мы посолили девять и отложили их для коротких и дурных зимних дней; двух мы тотчас же съели.　

Но мясная пища, на которую мы были обречены, не только была неприятна своим отвратительным запахом, но даже и вредна европейцам, с детства привыкшим к разнообразной пище, а именно к хлебу и овощам, которые занимают главное место в нашей кухне. От этого лишения мы очень страдали. Несколько раз мы пробовали есть некоторые из корней растений острова, но нашли, что ни один не годился. Я слышал, как Гарри не раз сожалел о картофельной коже, которую он так часто прежде выбрасывал за борт!　

Отыскивая разные травы, я заметил подле болотистых места растение с круглыми, большими листьями, как тарелка, свернутыми воронкой; они росли большими пучками на длинном и трубчатом стебле. Растение почти ползло по земле и поддерживалось только бесчисленным множеством мелких воздушных корней. Весной из пучка листьев вырастал длинный стебель с целым букетом белых цветов в три лепестка; потом вместо них на стебле созревало огромное количество черных зерен. Сердцевина ствола состояла из тонких, мясистых волокон, наполненных сахаристым веществом; их надо было разваривать, чтобы употреблять в пищу. Мы назвали это растете sacchary, или сахарное.　

Я сделал терку из куска железного листа, который покрывал часть палубы "Графтона", где стоял кухонные печи, провертел в нем множество маленьких дырочек, согнул полукругом и с двух сторон прибил к тонким дощечкам.

Этой теркой мы натерли несколько слоев сахари и сжарили их в тюленьем жире. Это новое кушанье поставили торжественно на стол; оно было похоже скорее на деревянные опилки, и к несчастью не заменило нам овощей. Мы смачивали их бульоном, но все таки с трудом могли разжевывать деревянистые фибры, которые очень плохо переваривались в желудке… Некоторые из нас употребляли их постоянно и наконец привыкли. Что же касается до меня, то я не мог никогда к ним привыкнуть.　

Я хотел сделать что-нибудь другое из сахарного вещества этого растения. Я натер значительное количество сахари, положил в маленький котел с кипятком и оставил бродить; товарищи были заинтересованы моими приготовлениями и приставали ко мне с расспросами о том, что я хочу делать. Я им сказал, что думаю сделать пиво. Они стали смеяться надо мной; когда же, на следующее утро, увидели, что жидкость начала бродить, то предложили перегнать ее и сделать из нее водку. Один из стволов моего ружья хотели прикрепить к носику чайника, обложить мокрым холстом, и поливать холодной водой, это должно было быть нашими холодильником.　

Я раскаивался, что хотел сделать пиво, потому что ежели вместо него у нас будет водка, то рано или поздно, я предвидел через нее гибельные последствия.　

Чтобы предотвратить это несчастье, я отказался от пива, которое мне очень хотелось сделать. Я нарочно

дал окиснуть жидкости под тем предлогом, что оно еще не готово для перегонки, и мы должны были ее выбросить. Не смотря на то, что я был уверен в успехе, я больше не повторял опыта и сказал, что пиво сделать нельзя.　

В нашей однообразной жизни каждое происшествие было значительно для нас; поэтому я расскажу о наших попугаях.　

Однажды, когда мы отыскивали новых корней, Гарри заметил дерево с дуплом, в которое вскакивал попугай и тот час же выскакивал оттуда. Лишь только попугай улетел от дерева, Гарри подошел к дуплу и всунул туда руку. В дупле сидело три маленьких попугая, все уже оперенные. Он тот час же сплел из веток, очень ловко, небольшую клетку, и с наступлением ночи вынул птичек из гнезда и принес в Эпигуайт.　

Мы их стали кормить давленными зернами сахари, примешивая к ним немного рубленого и жареного тюленьего мяса. Один из попугаев скоро умер. Два других привыкли к этой пище и жили у нас всю зиму. Это была парочка, скоро они перегрызли прутья клетки и летали у нас в хижине. Каждый день мы приносили им свежую ветку с листьями и зернами. Эту ветку мы ставили в ногах постели Гарри, подле печки. Попугаи обыкновенно садились на нее на ночь.　

Вскоре самец выучился произносить несколько английских слов, и с восходом солнца начинал болтать. Это нас очень забавляло.　

Каждый день во время обеда попугаи купались. Мы им наливали воду в жестяной ящик, который стоял под веткой. Они были очень прихотливы и любили воду как можно чище и свежее; а иначе в ней не хотели купаться. После купания они садились перед печкой, взлезали на камни очага, и поворачивались к огню то одной стороной, то другой с самым серьезным видом. Потом, когда были совершенно сухи, взлетали на стол, и Босс (имя самца) просил на отличном английском языке свою порцию жареного мяса.　

Но, Боже мой! Однажды Гарри не заметил попугая, поставил на него котел с водой и раздавил. Через неделю маленькая самка умерла с горя.　

Мы очень жалели милых птичек, к которым так привязались.　

В этот же день, по заметкам моего дневника, у нас произошло другое происшествие, которое нас очень удивило, и о причине которого мы делали тысячу предположений. Нам несколько раз послышался шум, похожий на отдаленный лай собак. Неужели на острове есть собаки? Как они могли попасть сюда? Не убежали ли они с корабля, который стоит, может быть, на якоре где-нибудь в заливе подле гавани Карнлей, или в порте Росс, на северном конце всей группы островов. Это предположение нам очень