Дебри - Владимир Иванович Клипель

У подножия скалы стоят кедры. Сверху видно, как густо обсыпаны их макушки шишками; они торчат кверху по три-пять штук, как растопыренные пальцы. Будь в руках шест, до ближних можно бы дотянуться и сбить. Ведь орешки уже образовались, и хотя шишки облиты смолой, все равно ими можно полакомиться. Поглядывая на них, корневщики грызли сухари и вздыхали: молочные орешки вкусны.

— Вот собака, что делает! Поглядите! — внезапно указал Миша на кедр, стоявший внизу на некотором удалении.

На верхушке среди ветвей шевельнулось что-то черное. Медведь! Оказывается, гималайский медведь с белым передничком на груди уже лакомится орехами, не ждет, пока они дозреют и станут падать. Забрался на сорокаметровый кедр, откусывает ветки с шишками и укладывает их под себя.

Миша торопливо шарил вокруг, пытаясь оторвать плитку камня, чтобы швырнуть в этого разбойника, но тот уже заметил на скале людей и скрылся.

Корневщики спустились со скалы, подошли к дереву; на котором сидел медведь. На красноватой коре следы острых когтей, а метрах в семи от земли в стволе темнело отверстие — свежий пролом.

Шмаков обстукал кедр — пустотелый. Медведь выбрал неплохое дерево: в середине дупло, добрая будет берлога на зиму, а пока на верхушке есть чего перекусить. Но до зимы еще далеко, и заляжет ли здесь медведь — неизвестно. Одна из веток свалилась на землю вместе с шишками. Как раз по шишке на брата. Спасибо и на этом.

Часа в четыре дня, когда корневщики потеряли всякую надежду и просто по инерции брели «развернутым строем», Миша заорал, как сумасшедший:

— Панцуй, панцуй, панцуй! — и стал хохотать.

— Панцуй, так чего орешь? — сердито сказал Иван, но когда подошел ближе и увидел несколько красноголовых красавцев, стоящих тесной семейкой, тут же расцеловал Михаила. — Вот это находка! Шмаков, посмотри, какие крупные…

Растения все как одно — рослые, сочные, с темно-зелеными листьями и фиолетовыми ворсистыми стеблями. На стрелках грозди крупных, как соевые бобы, ягод. Все, кроме одного, имели по четыре пятипальчатых листа.

Да разве можно было не радоваться: все эта дни Миша ходил, как неприкаянный, выбегает за день больше остальных, а удачи нет и нет.

Под самым крупным растением сидела отвратительная бородавчатая серая жаба.

— Вот она, королева! — сказал Миша и стал осторожно прутиком подталкивать жабу в сторонку. — Охраняла сокровище. Давай, давай отсюда, красавица.

Жаба, лениво переваливаясь на кривых ножках, поволокла свое раздутое, как пузырь, туловище в траву.

— Надо же, — удивлялся Миша, — сидит не под папоротником, не где-нибудь, а именно под женьшенем. Умница!

— Случайность! — буркнул Шмаков, но тут же признался: — Впрочем, черт его знает, почему они устраиваются именно под женьшенем. Я тоже встречал не раз. Может, потому, что женьшень всегда сухой?

Он оглядел найденные растения, снял котомку и прогнал Ивана и Мишу искать еще. Те не сопротивлялись: держась друг от друга метрах в пяти, они стали прочесывать кустарники вокруг.

— Знаешь, загадывал на себя, на жену, на дочку, — рассказывал Миша, — все несчастливые. Загадал на егеря — работает со мной один — повезло.

Человека будто подменили: лицо радостное, глаза лучатся, словно с первой находкой весь переродился. Иван смотрел на товарища, и жалость шевельнулась в душе. Счастлив, сияет, а в глаза бросается и другое: как здорово вымотали его поиски! Щеки ввалились, нос выпятился, скулы заострились, из-под расстегнутого воротника куртки выпирают ключицы, одежда виснет, как на колу. Худоба! Когда Миша оборачивался спиной, Иван видел острые лопатки.

Внезапно на ум ему приходит, что и сам он выглядит не лучше, а может, много хуже, потому что Миша моложе, он легче переносит тяготы, да и больше привычен к суровой таежной жизни. Сейчас весело, но если по-честному, то Иван устал здорово, и с удовольствием бросил бы поиски. Пусть ищет тот, кто в этих корнях нуждается, а с него хватит. Бывает, что иному человеку и полезно за неделю-полторы сбросить килограммов пятнадцать весу, а у Ивана они не лишние. Нет, вид у него совсем не бравый, это определенно. Одежда разваливается, на брюках уже негде да и незачем ставить заплатки, сапоги — дай бог дотянуть в них до табора. Но самое главное — руки. Они вспухли от множества заноз, исколоты, все в мелких подкожных нарывах. Миша добровольно уступил ему рукавицу с левой руки, но она мало помогает — все, за что ни возьмись, колючее. Заноз хватит вытаскивать до Нового года.

К тому же Иван чувствовал общее недомогание, видимо, прилег потный на землю, застудился, и теперь у него на виске вскочил чирей. Ощущение такое, будто кожу прихватили бельевой прищепкой и тянут. Нет, сбор женьшеня совсем не веселое занятие.

На пути попался громадный поваленный бурей кедр. Ствол успел обрасти за многие годы пластом моха, как шубой, и на нем, словно на крепостном валу часовые, поднялась молодая поросль клена. Корневщики присели отдохнуть. Стояла такая тишина, что даже пиньканье синицы обращало на себя внимание.

— Ну что, пойдем? — спросил Иван, когда они немного отдохнули.

— Да, — согласился Миша. — Тут, по-моему, корнями больше и не пахнет. Интересно, что он там выкопал…

Шмакова они заметили издали по белому платку, которым он окутал шею. Он уже выкопал пять корней. Все они были примерно одинаковые, от тридцати до пятидесяти граммов. По форме их нельзя было причислить к сорту «экстра», который оплачивался по пять рублей за грамм, но ко второму классу подходили бесспорно. По инструкции, к первому классу относятся крупные корни, у которых есть ясно выраженная кольцовка на теле, а само туловище пропорциональное и расходится внизу на два отростка — ноги. Трудно сказать, имеет ли форма корня какое-нибудь влияние на его свойства, но китайская медицина придает ей первостепенное значение, отсюда и наши заготовители придерживаются общих правил при определении сортности.

Шмакова допекала мошка, он фыркал и косо посматривал на своих компаньонов, ждал, когда они уйдут, чтобы не мешали ему копать. Миша развел вблизи него дымокур, а Иван, чтобы подольше посидеть, спросил:

— А как отличить настоящий корень от ложного? Если не в тайге его нашел, где он с листьями, а, скажем, с рук его берешь? Ведь похожих корней очень много.

— Раньше делали так, — ответил Шмаков, утирая потный лоб рукавом и распрямляя спину, — брали под язык кусочек корня и шли, предположим, три-четыре километра. Если корень настоящий, человек не чувствовал при этом усталости.

— Здорово придумано!

— А теперь, чтобы люди не обманывались, делают еще проще: и продавать корни, и покупать их