Два месяца в лесах - Джозеф Ноульс

— Всю мою жизнь, — закричал я, — мне не везло! Я должен был тяжело бороться за существование. Пусть же это будет моя последняя борьба. Теперь мне всё равно! Я останусь здесь с лошадью, — продолжал я рассуждать сам с собой. — Мне безразлично, что бы ни случилось!

Мороз усиливался. Кровь, которая обильно струилась у меня по ногам из ран, нанесённых подковами лошади, холод и мои безумные усилия — всё это до того ослабило меня, что я с трудом удерживался на шее лошади. Но краткий отдых возобновлял мои силы, и я продолжал бороться.

Скользя и сползая со ската вниз, лошадь продолжала рваться вперёд. Порой она падала, и я подымал её на ноги. От времени до времени до меня долетал стон молодой женщины.

Один раз я направился к месту, где она лежала, и заговорил с ней, но ответа не последовало. Я поднял её, но она снова упала на спину без движения. Я начал бить её и яростно волочить по земле.

Тогда только у неё вырвался крик или вернее жалобный стон, и я узнал, что она жива.

Эта возня с девушкой также стоила мне много сил. Насилу отдышавшись, я снова направился к лошади, где надо было ломать лёд. Ноги лошади окоченели. Я должен был колотить по ним изо всех сил, чтобы дать лошади возможность продолжать борьбу.

После невероятных усилий лошадь, наконец, сдвинулась с места и очутилась на расстоянии десяти футов от твёрдой земли. Я знал, что всё зависело от дальнейшей борьбы. Вопрос заключался только в том, хватит ли на это у меня и у лошади сил.

Прежде, чем предпринять что-либо, я сходил проведать молодую женщину и поколотил её ещё раз. Затем я перетащил её на снег, взял полость, на которой она лежала и ушёл, оставив её полумёртвой.

Я рассчитывал положить полость под ноги лошади, как дорожку, и попытать счастья в последней борьбе. Я знал, что наша схватка будет последней, ибо для дальнейших попыток не оказалось бы сил ни у лошади, ни у меня.

Схватка началась с бешеных ударов копыт и метания по сторонам. Внезапно лошадь тяжело рванулась — и её передние копыта ударились о твёрдую землю. Там она остановилась, вся дрожа.

Я упал на землю в изнеможении и растянулся для отдыха. Лошадь была спасена.

Когда я немного пришёл в себя, я боязливо направился к месту, где лежала девушка, и слегка приподняв её, заговорил с ней.

— Мне хорошо, — сказала она слабым голосом, — не ждите меня… Отправляйтесь дальше. Оставьте меня здесь. Я больше не страдаю…

Я снова опустил девушку на землю и пошёл к лошади. Я привёл её, нетвёрдо ступающую, к месту, где была девушка. По очереди я принялся растирать руки и ноги девушке, а затем ноги лошади. Я тёр их до тех пор, пока мог.

В конце концов я попытался взвалить девушку на спину лошади, но это мне не удалось. Отдохнув немного, я попробовал ещё раз. После того, как я повторил эту попытку полдюжины раз, я ухитрился перекинуть девушку поперёк спины лошади. В первую минуту мне показалось, что лошадь готова упасть под тяжестью своей ноши. Но вопреки моим опасениям она, хоть и не твёрдо, двинулась вперёд, а я пошёл рядом с ней, придерживая девушку за ногу.

Я осторожно направлял лошадь в опасных местах, ибо понимал, что стоит ей увязнуть ещё раз, как она уже не выберется никогда.

Наше печальное трио протащилось таким образом около мили, где наша тропинка пересекалась линией железной дороги. Я знал, что идти по шпалам будет легче, и повёл лошадь между рельсами, всячески заботясь, чтобы она не споткнулась о шпалы.

До ближайшего здания было всё ещё не меньше трех миль, а мороз с каждой минутой крепчал. Вторая миля показалась мне бесконечной. Я то и дело тормошил мою спутницу, обращаясь к ней с целым потоком ничего не значащих слов, чтобы не дать ей забыться.

Внезапно я разглядел прямо пред собой раздвижной мост. Пройти по нему лошадь оказалась не в состоянии. Судьба ставила нам преграды на каждом шагу.

Стоя на месте, я услышал шум приближающегося поезда. Вскоре я различил и огни паровоза.

Ночью машинисты и кочегары местных поездов не высовываются из окон паровоза для того, чтобы оглядеть путь. В зимние ночи никто по полотну не ходит. Я попытался свести лошадь со шпал, но она не сдвинулась с места. Я понял, что надо действовать решительно. Я снял девушку с лошади и положил её на снег в стороне от полотна. В течение того часа, что я прошёл рядом с лошадью, я несколько отдохнул и набрался свежих сил. Я ещё раз попытался свести лошадь со шпал, а затем принялся подталкивать её своим плечом. Поезд был уже совсем близко; в своей безумной попытке столкнуть лошадь с полотна я нагнулся и ухватил её за переднюю могу. Лошадь упала на землю, растянувшись в стороне от линии железной дороги. Я схватил её за голову и, навалившись, крепко прижал её к земле, не давая подняться.

О, как безумно желал я остановить поезд в эту минуту! Я начал кричать. Когда поезд пролетал, мои крики и вой пропали в грохоте.

Поезд промчался мимо нас в одно мгновенье, и огни его исчезли в темноте ночи.

Нам предстояло продолжать наш путь. Человеческое жильё было на расстоянии двух миль от нас. Провести лошадь по мосту было невозможно. Я отправился на разведку и узнал, что проезжая дорога была от нас в тридцати пяти футах.

Конечно, это было совсем не далеко. Но наш путь преграждали кусты и глубокий снег. Я начал прорывать тропинку, и после долгого труда мне удалось проделать в снегу туннель, по которому лошадь могла выйти на дорогу. Затем я вернулся к девушке и снова взвалил её на лошадь.

Что было дальше, я помню очень смутно. Мне помнится только, что я непрерывно повторял, обращаясь к своей спутнице:

— Посмотрите, там дом. Я вижу дом.

И в самом деле, вглядевшись в даль, я неожиданно различил дом.

Я тёр девушке руки и ноги и говорил ей о том, что мы у цели, пока, наконец, не ввёл лошадь во двор. В одном из окон дома светился огонь. Шатаясь, я взошёл на крыльцо, упал на ступеньку и постучал.

Дверь отворилась; показался человек.

Говорить я