Черный крест - Юрий Иванович Усыченко

— Вот, — взволнованно и радостно выдохнул Саша. — Вот костюм моего папы.

Он показывал на фотографию молодого офицера с двумя «кубиками» на петлицах гимнастерки. Потом добавил:

— И пилотку такую носил…

Без всякой связи с предыдущими словами вспомнил:

— Мы по реке катались. Больша-а-я.

Он задыхался от волнения и нахлынувших воспоминаний, от образов, которые принесла маленькая детская память: добрые руки отца, глаза его, широкая река, мать смеется, и смех ее звенит в ребячьем сердце. Было? Когда? Где? Или не было?! Может, это сон, мечты, а действительность — длинные коридоры приюта, сестра Агнесса, карцер в бетонированном бункере, горькие слезы ночью под подушкой?!

— Я тоже до воины — лейтенантом… — тихо сказал Приходько.

Совладав с собой, повернулся к Агнессе, заговорил подчеркнуто спокойно, сухо, официально:

— Итак, что мы установили? Мы установили: мальчика зовут Александр Калмыков, он — сын советского армейского офицера, перед войной жил в городе у реки. Верно? — внезапно обратился он ко второй монахине. Та, опять застигнутая врасплох, подтверждающе кивнула. — Хорошо, что при беседе присутствовала ваша товарка, знающая русский язык. Вы предусмотрительны.

Злые зверьки — глаза Агнессы — показались из-под капора и исчезли.

— Так. Что же дальше, Саша?

Мог ли ответить на этот вопрос ребенок, которому война принесла столько горя? Будь он постарше, он бы запомнил взрывы бомб и отблески ночного пожара на стенах горящего города, торопливый поцелуй отца перед последним расставанием, слезы матери. Были еще и еще ночи и дни в грохоте, дыму, остром запахе взрывчатки, был огонь со всех сторон, предсмертные крики, гудящее небо, с которого падали бомбы. Потом — рыдания матери, чужие люди в чужой форме, вагон, стучащий вагон, голод, холод, горькие материнские слезы. А еще потом — это Саша запомнил почти отчетливо — станция железной дороги, вопль матери: «Сынок! Родной мой!» и выстрел… Дальше: лагеря, бараки, колючая проволока. Разные женщины брали его к себе, кормили, укрывали, стирали прохудившуюся одежонку. Матери среди них не было. Не было!

Что мог рассказать ребенок?! Что он помнил? Что он знал? Разум его не вместил глубины постигшего горя; память не сохранила грозных и ужасающих событий. Сестра Агнесса не сомневалась в этом, глазки ее уставились на Приходько с откровенным ехидством.

— Я… я не знаю, что было дальше, — горестно потупившись, ответил мальчик.

Другого ответа Приходько и не ждал.

— Так. Поговорим о другом. Ты учишься?

— Учусь.

— Чему же тебя учат? Например, какие ты знаешь страны?

— Америка, Англия, Германия, Франция…

— Правильно. А про Советский Союз ты знаешь?

— Знаю. Про Россию. Россия была большая страна. Теперь там захватили власть безбожники, и бог очень прогневался на Россию. В России всегда холодно, там очень длинные ночи. Жители России носят лапти. Это такая обувь из коры дерева. Они эту кору и едят.

— Больше тебе про Россию ничего не известно?

— Ничего.

У Клайда вздрагивали пальцы. Чтобы скрыть это, капитан сунул руки в карманы.

Шрам на лице Приходько пылал, серые глаза стали совсем темными. Казалось, майор вскочит, закричит, сделает что-то решительное и страшное.

— Успокойтесь… Не надо…

Приходько гневно глянул на Клайда, но тотчас понял: совет продиктован дружескими чувствами. Перевел дух, помолчал, стараясь совладать с собой. Наконец, обратился к мальчику:

— Вот мы, Саша, и поговорили. Помни же: меня зовут дядя Вася, Василий Сергеевич Приходько. Я майор Советской Армии… Теперь становись на свое место, а ты, малец…

— Нет! — сделала шаг вперед Агнесса.

— Что «нет»?

— Продолжать беседу дальше дети не могут. Им пора на вечернюю молитву. Затем ужин и сон.

— Однако!.. — разом воскликнули Приходько и Клайд.

— Ничем не могу помочь. — В голосе монахини звучало откровенное и ехидное торжество. — В разрешении, которое вы мне предъявили, ничего не сказано о беседах в неурочные часы. А нарушить распорядок, тем более оставить детей без вечерней молитвы, я не могу. Это было бы преступлением перед богом, который доверил мне несчастных малышей…

— Столь вами любимых, — в тон ей закончил Приходько.

— Да, столь мною любимых, — твердо ответила монахиня.

— Доверил их вам не бог, а американская военная администрация, — вмешался Клайд, — и как ее представитель я…

Агнесса не дала ему закончить.

— Бесполезный разговор, господин капитан. Я подчинюсь только силе и немедленно сообщу куда следует, что советский офицер превышает свои полномочия… С вашей помощью…

«Если мы потребуем оставить ребят для беседы с нами, она начнет скандал, — подумал Приходько. — Монахине нужна придирка, чтобы оклеветать представителя советских репатриационных органов».

Поднялся.

— Тогда — до завтра. Завтра мы будем здесь и продолжим беседу. Будем в полдень, — а сам подумал: «Нагрянем часикам к восьми, как снег на голову».

— Пожалуйста, — коротко ответила Агнесса.

— До свидания, ребята. Будь здоров, Саша, — громко сказал Приходько. — Мы вернемся завтра.

Молчаливый свидетель беседы Клайд тоже попрощался с детьми. Вышли в вестибюль. Агнесса солдатским шагом проводила их до двери…

— Мне она не нравится. Она не бывшая нацистка? — спросил Клайд, когда сели в автомобиль.

— Что вы! — невесело улыбнулся Приходько. — Интересуют подробности?

— Да.

— Эльза-Мария Блау, уроженка швейцарского города Цюриха. Отец — хозяин отеля. Возраст ее — сорок шесть лет. Монахиней стала лет двадцать назад. Заправляла приютом, который был при монастыре «Сердца Иисусова»… Сразу после войны приехала сюда… Непонятно, по чьему приказу.

— Странно… Я доложу начальству, — коротко сказал Клайд.

Приходько вытащил пачку «Казбека», угостил спутника, закурил сам. Табачный дым помог успокоиться. Однако чувство тревоги не проходило.

— Вы меня простите, Клайд, но я говорю, как солдат с солдатом…

— Иного я не жду, — кивнул американец.

— Неужели вы всерьез думаете, что ваше командование случайно поставило Эльзу Блау начальницей приюта для советских детей?

— А почему вы усматриваете в этом какую-то закономерность?

— Я умолчал, что монастырь «Сердца Иисусова», в котором была Блау, с сорок третьего года стал тайным центром союзной разведки.

— Да… Это меняет дело, — протянул Клайд.

— Вообще многого я не могу понять. Мы разыскиваем детей, которых сюда привезли гитлеровцы. Родители ребят или погибли, или исчезли в водовороте войны, или остались на родине. Мы с вами тоже отцы и понимаем, каково потерять ребенка…

— Я рад, что помогаю вам, делаю все, что в моих силах…

— Я это знаю, — сердечно ответил Приходько. — Но не все относятся к нам так, как вы.

— Неправда! Получив информацию об этом приюте, я сразу передал ее вам. Мое начальство не возражало и…

Клайд вдруг осекся. Он вспомнил недовольное выражение лица полковника Мартенса, когда тот узнал, что советским офицерам известно о приюте. «Вы слишком прытки, Клайд, — пробурчал Мартенс. — В таких случаях обязательно советуйтесь со мной…»

— Вы честный и добрый человек, Клайд, —