Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков

с опухшими от комариных укусов лицами. Последние метры Никита и Дружбяк несли раненого на самодельных носилках. Гаркуша был без сознания. Его обескровленное лицо в предрассветных сумерках казалось мертвым.

В сарайчике их с нетерпением ждали дружки.

Положив носилки на пол, Никита вытер вспотевший лоб и, ни слова не говоря, устало опустился на сено, разбросанное у стены. Бандиты кинулись к носилкам, разглядывая в полутьме раненого Гаркушу. Они наперебой стали расспрашивать, что произошло в лесу.

Дружбяк торопливо, дрожащими руками прикурил, молчал, поглядывая на Никиту.

Тот тоже не говорил ни слова. Видел, что ранение Гаркуши испугало всех. Минуты три он лежал неподвижно, вслушиваясь в тревожный разговор, затем неожиданно резко приподнялся, попросил закурить. Сразу несколько рук потянулось к нему с папиросами. Глубоко затянувшись, Никита твердо сказал:

— Что носы повесили? Испугались, звери-курицы... Паниковать рано. Забыли, зачем сюда прибыли? Мстить беспощадно за свою неньку-Украину. Ожесточиться и, не жалея сил и живота своего, бить красную сволочь. Ведь мы идем в первых рядах великой освободительной миссии... А за Гаркушу не волнуйтесь, мы окажем ему помощь.

Утром, дождавшись, когда очередной эшелон проследует через полустанок, Никита незаметно прошмыгнул в будку к Ватуле. Тот опешил, увидев его на пороге. Резко встав из-за стола, где чистил картошку, шагнул навстречу Никите и сердито спросил:

— Зачем в неурочный час пожаловал?

— Дело есть! — Никита присел на скамью у двери, торопливо закурил, нервно перекатывая языком папиросу во рту, глубоко затянулся, не замечая, что сбрасывает пепел на колени. — Не повезло нам вчера на шоссе. В перестрелке серьезно ранен в ногу Гаркуша. В сарайчике ему оставаться нельзя. Он все время в бреду, стонет, кричит, да и лекарств нет, чтобы оказать нужную помощь. Что будем делать?

Ватуля громко высморкался, бросил нож на стол.

— М-да... — протянул он, — загадочка с тремя неизвестными.

Никита выбросил папиросу в форточку, крепко стиснул автомат меж колен. Ватуля задумался, уставившись прищуренными глазами в окно. От горящей плиты вкусно пахло варившимся в чугунке мясом. В чайнике мерно пела закипавшая вода.

— В райбольницу его не положишь даже под видом красноармейца, — вслух рассуждал Ефим, — в бреду он может наболтать лишнего, да и воинскую часть будут разыскивать, чтобы известить о ранении, а где она? Начнутся допросы, выяснения — тогда Гаркуше конец.

Ватуля отставил кипящий чайник с плиты, закрыв пылающее отверстие конфоркой.

— Постой, постой, — заговорил он не спеша, — надо от беды уходить всем вместе. Есть у меня одна мыслишка, вот как ее в дело воплотить...

Ватуля обрадованно заходил по комнатушке.

— Что же ты замолчал? Высказывай! — с надеждой в голосе проговорил Никита.

— Можно определить его на квартиру одной моей знакомой в совхозе «Новая жизнь». Это недалеко отсюда, километрах в пяти. Находиться он будет там под видом раненого красноармейца, моего дальнего родственника. В совхозе есть фельдшерица, она и будет оказывать помощь.

— Кто хозяйка квартиры?

— Местная продавщица сельмага. Только вот согласится ли она приютить такого нежданного гостя — это вопрос. А у нее Гаркуше было бы неплохо. Живет в отдельном домике, на отшибе, бобылкой.

— Попробуй ее уговорить.

В это же утро Ефим отправился в совхоз к Софе. Дорога от леса вела через поле. Неубранная тяжелая пшеница пластами прилегла к земле, и легкому ветру не под силу было ее расшевелить.

«Ничего, — думал Ватуля, — скоро придут новые хозяева, они заставят убрать все до последнего зернышка. Мы не позволим пропасть земному богатству. Сила немецкого духа не только в храбрости, но и в аккуратности. Мы заставим несобранных тугодумных славян каждый вершок земли вылизать языком, каждое зернышко положить в амбар. За все мои многолетние скитания и я получу на старости участок земли. Выберу его здесь, в этих краях, где провел в добровольном изгнании лучшие годы. Построю дом с мезонином, попанствую на старости лет вволю. Всех своих железнодорожных начальников, комиссаров заставлю на себя работать, покажу всем, на что способен я, Курт Вернер.»

Ватуля размечтался: увидел себя в мягком тарантасе на дутых шинах, едущим по этой дороге, среди своих владений. Именно в тарантасе, запряженном резвым иноходцем, а не в авто или трескучем мотоцикле. Одет он в клетчатую коричневую тройку, на голове такое же кепи с длинным козырьком, на ногах желтые краги, туго стягивающие икры.

Вскоре проселочная дорога вывела его к оврагу. Чтобы сократить путь к совхозу, он пошел краем оврага по узкой тропинке, петлявшей среди кустов шиповника. Кто-то успел скосить траву на склонах, а убрать, видно, времени не хватило. Так и осталась она лежать в рядах посеревшей, прибитой дождем.

Совхозный магазин был открыт. На ступеньках сидела маленькая белокурая девочка, играя с котенком на коленях. Поднимаясь на крыльцо, Ватуля улыбнулся девочке, потрепал ее жиденькие волосенки, остановился и посмотрел вокруг.

Улица поселка была пустынна. В палисаднике яблоневые ветви гнулись от тяжелых спелых плодов. От пруда из совхозной мастерской доносился острый визг круглой пилы, режущей древесину. «Удивительно, — подумал Ефим, — кругом идет светопреставление, рушатся города, а кто-то еще старается, что-то строит... Живуч человек.»

Ефим не спеша вошел в прохладное полутемное помещение. Дневной свет через решетчатое маленькое окно скупо освещал полки. Софа в синем рабочем халате стояла за прилавком и разговаривала с покупательницей. Они весело смеялись, о чем-то перешептываясь.

«С чего они так веселятся? — недовольно подумал Ефим. — Вот уж, вражье племя, эти женщины. Все у них хиханьки да хаханьки!»

— Добрый день!

Женщины сразу умолкли, лица их сделались серьезными. Только глаза еще искрились от недавнего смеха.

— Добрый день, дядя Ефим, — певуче протянула Софа, — за чем к нам пожаловали?

— Ну, Софочка, я, пожалуй, пойду, — засуетилась молодая женщина, — а то меня Наташка на улице заждалась, наверное.

После улицы глаза Ефима с трудом различали товары, лежащие на полках. Ему ведь ничего не надо было покупать, но он все-таки попросил два килограмма соли, а потом, оглядевшись по сторонам, прислушался и тихо сказал:

— Понимаешь, Софочка, у меня большое горе, и я не знаю, как без твоей помощи избавиться от него...

— Говорите, дядя Ефим, чем могу — помогу.

— Тут дело деликатное. Не надо, чтобы кто-нибудь об этом знал.

— От меня никто не услышит ни слова, молчать умею.

— Заезжал ко мне дальний родственник, красноармейцем служит с сорокового года в Нежине. Заехал без увольнительной, как говорят, в