Корни японского солнца. Ноги к змее - Борис Пильняк

это отвечаем: есть. Для этого надо взять те два основоположных принципа самурайской морали, выхватить их из контекста феодальной эпохи, освободить их от кожуры классовых аттрибутов самурайства и отчетливо отделить от казенно-казарменного культа сына неба; и вот тогда эти два принципа, взятые вне времени предельно абстрагированные, сведенные к сокровеннейшей сути, будут означать: всепоглощающее чувство долга и радостную готовность пожертвовать собой ради дела всей жизни. И сорок семь самураев начала XVIII века, которые знали это чувство долга и выполнили этот долг целиком, без остатка, разве они не достойны искреннего и проникновенного сочувствия? Сорок семь человек, нерасторжимо связавших друг друга братской клятвой; безукоризненно проведших с начала до конца изумительную конспирацию в сплошь шпионском Эдо? сокрушивших все заставы бдительности сиятельного врага; не дрогнувших ни разу с первой минуты заговора до последней секунды жизни; давших незабываемый пример монолитно спаянного коллектива; доведших дело всей своей жизни до испепеляющего конца!

V. Нобори Сьому

Сьому — псевдоним: «Рассветный сон». Родился в 1878 г. Один из лучших переводчиков Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова, Горького, Куприна. последнее время переводит больше критические работы, в частности сейчас перелагает на японский все опоязовские опусы и «А все-таки вертится» Эренбурга. В 1923 г. в конце лета приезжал в Москву, но пробыв несколько дней, спешно поехал обратно по получении первых телеграмм о гибели Токио, где он оставил всю свою семью.

VI. Мусякодзи Санэацу

Происходит из старинной аристократической семьи Главагруппы «Сиракаба», объединяющей аристократов-литераторов, выходцев из Лицея. Родился в 1882 Пишет драмы, рассказы и так называемые «дзуйхицу» бессюжетные заметки, диалоги и фельетоны на литературно-филосовские темы; горячий почитатель Толстого; в 1918 году совместно со своими поклонниками образовал поселок на острове Кюсю «Новую деревню» для действенной проповеди новых принципов жизни каких-пока невидно. Недавно им написанную драму «Страсть» — история о том, как горбун-художник убивает свою жену, ревнуя ее к своему брату, и запихивает труп в чемодан — японские критики считают шедевром не только японской, но и мировой литературы. Драма неописуемо скучна и представляет собой кошмарный продукт аристократической графомании.

VII. Два слова о японской стыдливости

(К главе «Иосивара, ойран, гейши»)

У японцев понятие стыдливости, конечно, существует, но оно отлично от европейского. Европейцы любят с улыбкой показывать на японские совместные омовения, на общие уборные и на фаллистические следы, усматривая их даже там, где их нет. Напр., персик, что фигурирует в знаменитой японской сказке о чудо-мальчике, завоевателе острова Чертей, по мнению некоторых ученых европейцев, есть не что иное, как ктеис. Счастье японцев, что великий Зигмунд до сих пор еще не имел случая познакомиться с книгой Dr. Florenz'a «Japanische Mythologie»; о, если б этот венский Задека стал разоблачать всех японских богов, мифологических героев, то министерству народного просвещения Японии пришлось бы спешно переиздать официально рекомендованные учебники отечественной истории, ибо последние все начинаются с биографии богов и их запутанных похождений.

Японцы в ответ на европейские улыбки укоризненно качают головами, смотря на послевоенные европейские танцы, эзоповски пересказывающие акты страсти, или при виде дамских одеяний, с нарочитой тщательностью обтягивающих торсы.

Совместные бани и фаллизм теперь уходят в историю, благодаря стараниям департамента полиции, этого свирепого блюстителя нравственности на японских островах, который задался целью внедрить в японцев европейское понятие стыдливости. Один преподаватель Ленинградского политехникума написал как-то рассказ «Ловец человеков», действие в коем происходит в Лондоне; увы, это же человеколовство процветает сейчас в Токио, и занимается им кто? — полиция. По вечерам в токийских парках иногда устраиваются облавы, после чего всех, извлеченных из кустов, юных мужчин и женщин, не являющихся легальными супругами, торжественно ведут в участки, как пленных эфиопов; пойманных привлекают либо за ярко выраженный адюльтер (грозная статья в Уголовном Кодексе), либо за активное нарушение социальной нравственности. Строго и зорко следит полиция за литературными произведениями, заставляя редакторов зачеркивать все нескромные места и ставить кружки или точки, а в тех случаях, когда редактора бывают недостаточно строгими конфисковывая эти издания. На вернисажах выставок больше всех суетятся полицейские комиссары которые, старательно обнюхав все ню, беспощадно изгоняют фривольные полотна и статуи. Например на последней осенней выставке Салона (1926 г.) полицейские были шокированы большой статуей Окуни Тэйдзо «Перед океаном», изображавшей голого мужчину, и заставили скульптора соскоблить genitalia после чего испытанные остряки стали именовать эту статую: «Андрогин перед океаном».

Всякий может подумать, что современная японская литература, благодаря такому остервенелому целомудрию полиции, представляет собой безрадостное и постное зрелище, унылый серый луг без единого цветка. Это неверно, это глубокая ошибка. Японские полицейские чиновники не так уж бесчувственны, и они знают, что живому человеку иногда органически необходимо иметь легкое невинно-фривольное чтение. Вот почему беллетристу Танидзаки Дзюнитиро дается возможность довольно часто публиковать новеллы с доскональным описанием сексуальных извращений; вот почему в солидном политико-литературном ежемесячнике «Тюокорон» (соответствует «Красной Нови») помещается длинное рассуждение о лицах обладавших анормальными scrota, а в литературном журнале «Бунгэй-Сидзйо» («Литературный Рынок») рядом с переводами вещей Либединекого, Зренбурга и других русских современников, печатается непристойнейший фельетон о приемах cunnilingua с дословными цитатами из «Кама-Сутры».

Цензура молча проходит мимо таких писаний, она их великодушно не замечает. Японская полицейская стыдливость!

VIII. Йонэкава Macao

Профессор Военной Академии Японского Генерального Штаба. Родился в 1891 году. Был в России в 1917 году, но после Октябрьской революции возвратился в Японию, пробыв в командировке всего четыре месяца. Неподражаемо перевел на японский язык «Братьев Карамазовых», «Идиота», «Войну и Мир», трилогию Мережковского и др. вещи.

IX. К вопросу о культе лисицы

(К главе «Вечер на Хиноки-тьо»)

(От комментатора — вынужденное объяснение)

«…разительно в японском народе, по мнению Канэко, отсутствие мистицизма».

(Из главы «Вечер на Хиноки-тьо»)

«Но все же подлинная, народная вера, о которой почти не знают европейцы, ныне здравствующая, идет мимо синто и буддизма».

(Ibidem)

К страницам Б. Пильняка, где говорится о лисьем боге и о философии японского народа, мной был написан большой очерк-комментарий на два печатных листа. Я позволил себе так распространиться потому, что вопросом о лисьем культе в Японии и вообще о японских суевериях занимаюсь уже восемь лет и готовлю диссертацию, предназначенную к печатанию в журнале Bruno Scliindler'a и F. Weller'a «Asia Major» и в органе «Royal Asiatic Society» и потому, что этот вопрос еще очень слабо освещен в европейской японологической литературе — его коснулись весьма поверхностно проф. Chamberlain в своих трудах и авторы статей