Шелестят паруса кораблей - Александр Гервасьевич Лебеденко

ожидать увидеть столь же величественный город. Но ехали они мимо одноэтажных домов и, сделав несколько поворотов, выехали на обширную городскую площадь. Здесь размещались и вице-королевский дворец, и собор, и присутственные места, и магазины, и рынок. Шум, суета, пыль, грязь делали эту центральную площадь перуанской столицы местом своеобразным, но далеко не привлекательным.

— Я же вас предупреждал, — говорил Врангель, видя вытянувшиеся лица товарищей.

— Вот так столица золотого Перу! — качал головой Литке.

Лутковские находили, что все это в порядке вещей: в Испании и испанских колониях огромные богатства и крайняя нищета соседствуют всюду. Лима не представляет исключения.

Во дворце вице-короля все било в глаза золотой и золоченой роскошью. Всюду блеск: яркие тона материй и украшений, шитье на мундирах чиновников, пышные эполеты военных, орденские ленты... И, наконец, — обширная тронная зала, где встретил гостей сам вице-король.

Затем гости были приглашены к вице-королеве.

В богато убранной комнате восседала первая дама Перу. Она была в довольно простом шелковом платье, но вся увешана жемчугами и драгоценными камнями, коих хватило бы на витрину ювелирного магазина.

В два часа пополудни гостей попросили к столу. Русских моряков угостили обильным обедом в испанском вкусе, то есть разнообразно, жирно, с обилием чеснока.

После обеда вице-король проводил гостей через несколько залов, и они вновь оказались на шумной и грязной площади.

Лима не знает дождей. На центральной торговой площади десятилетняя пыль, иссушенная солнцем, смешанная с брошенными лохмотьями, с отбросами, собачьим и птичьим калом. По улицам, как всюду в мире, носились детишки подобно вспугнутым птичьим стаям или ютились у стен, погруженные в непостижимые для взрослых размышления.

— Василий Михайлович, — спрашивал Феопемпт Лутковский, — откуда же легенда о золотом Перу?

На этот вопрос дал исчерпывающий ответ господин Абадио. Этот просвещенный и деятельный человек, коммерсант и чиновник одновременно, сопровождал их при посещении монастырей и храмов, а затем пригласил к себе в дом.

— Вас, вероятно, поражает нищета, какую вы видите на улицах, и роскошь вице-королевского дворца? А если я скажу вам, что Лима высылает в Мадрид ежедневно на десять тысяч пиастров серебра? Конечно, это не тот поток золота и драгоценностей, какой шел в Европу в прошлом столетии. Но и сейчас, — с гордостью заметил господин Абадио, — наш монетный двор, с помощью закупленных мною новых английских машин, выпускает монеты из драгоценных металлов с изображением испанских королей на миллионы пиастров.

Сейчас Лима, Кальяо и все вице-королевство переживает трудный момент. В Вальпараисо — шеститысячный отряд инсургентов. Вся Южная Америка бурлит. И кто знает, что сулит нам грядущий день.

— Неужели же могущественная и богатая Испания боится каких-то шаек бунтовщиков? — удивился Филатов.

— Инсургенты — это не шайка, это организованная армия. У них энергичные вожди. Их поддерживают. Северо-Американские Соединенные Штаты тайно, а иногда и явно шлют им помощь и укрывают под своим знаменем их боевые суда.

Абадио бывал в Европе и бойко говорил по-французски. Когда он показывал в монастыре Святого Доминика алтарь из серебра, казалось, что говорит убежденный католик. В монетном дворе это был трезвый экономист и инженер. У себя дома — гостеприимный хозяин. Чувствовалось, что этот умный и образованный человек яснее других понимает и переживает падение мировой испанской державы.

— Да, здесь хвастать вице-королю нечем, — после посещения перуанского цейхгауза сказал Литке.

Абадио по тону и гримасе говорившего почувствовал смысл его фразы.

— Да. Сейчас вы застаете нас в трудном положении. Нам день ото дня становится все труднее держать в повиновении эту огромную страну. Туземцы и даже креолы ненавидят нас.

Как испанец, Абадио, конечно, сожалел о распаде испанской колониальной монархии, хотя и видел ее болезни.

Жители Буэнос-Айреса и Чили уже объявили себя самостоятельными. Во всех четырех вице-королевствах испанской Америки шла или открытая, или пока глухая борьба против испанского владычества.

Головнин долго сидел в каюте над дневником. Потом он встал, надел сюртук, вышел на палубу.

Черная южная ночь. В агатовых волнах отражались звезды. В глубине бухты едва светились окна портовых домов и учреждений. В гору карабкались, сливаясь со звездами, редкие огоньки поселка Кальяо.

Размышления Василия Михайловича прервал звон склянок.

Полночь. Смена вахты.

Вахту несут и гардемарины. Вот его любимец Феопемпт Лутковский выходит на шканцы. У Феопемпта глаза Дуни. И голос напоминает ему ее голос.

На палубе тихо.

Из душного кубрика вышел на палубу матрос. Увидел, что на вахте гардемарин, подошел... Вопрос за вопросом... Но, заметив капитана, скорее обратно к койке.

В каюте Василий Михайлович вновь раскрывает книгу записей. Здесь и ветры, и выписки из книг, и рыночные цены, и советы будущим путешественникам, коих занесет судьба к берегам Перу.

НА КАМЧАТКЕ

Только через два с половиной месяца по выходе из Кальяо «Камчатка» вновь увидела берега. Второго мая при легком попутном ветре она подошла к самому входу в Авачинскую губу.

Обычно в это время вход в губу заполнен льдом, но сейчас судно прошло ко входу в гавань и стало на якорь, не коснувшись льдины.

Василий Михайлович подсчитал, что весь путь от Кронштадта до Петропавловска «Камчатка» прошла за восемь месяцев и восемь дней.

— Глазам своим не верю! Такое огромное судно в такое раннее время! И ко всему вы, мой дорогой, глубокоуважаемый Василий Михайлович! — это были первые слова Калмыкова, старого знакомого Головнина, с которыми он поднялся на борт «Камчатки».

— Позвольте прежде всего поздравить вас с благополучным прибытием от имени начальника области, капитана первого ранга господина Рикорда, — сказал Калмыков уже в каюте капитана. — И вот вам от него презент.

Офицер взял из рук сопровождавшего его солдата внушительный сверток. Рикорд знал по опыту, как надоедают сухари и консервы за долгие месяцы морского похода.

— Так, значит, капитан Рикорд — верховная власть на Камчатке?

— Да, уже несколько месяцев.

— И все довольны?

Калмыков замялся.

— Не все? — улыбнулся Головнин. — Представляю себе!

— Еще не все поняли Петра Ивановича...

— Ах, вот как! Оказался загадкой. Это Петр Иванович! — Головнин рассмеялся, что случалось с ним не так часто.— Он один здесь?

— Никак нет!