Шелестят паруса кораблей - Александр Гервасьевич Лебеденко

Матюшкин еще в лицее задумывался над вопросами века. Лицеистам казалось — наступает век человечности, справедливости, равенства и братства. Куницын заронил в их головы семена, рассеянные по миру бурей Французской революции, мощными голосами великих мыслителей века.

Матюшкину знакомы имена Руссо и Вольтера. Его сердце легко раскрывается навстречу идеям человечности и справедливости. Но ни в России, ни даже на этом корабле эти идеи — не закон жизни. Нет, Матюшкину не додумать все это до конца... Мысли гнездятся в его голове и никак не могут принять определенную форму. Жаль, что нельзя писать письма. Он охотно написал бы Энгельгардту, как он привык писать ему, в доверительном и шутливом стиле, — учителю и старшему товарищу.

Вахты на «Камчатке» распределял, как и всюду, старший офицер, иногда его заменял лейтенант Филатов. Несложно было расставить офицеров так, чтобы трем друзьям трудно было встретиться свободными от вахтенной службы. Литке усматривал в этом злую волю Филатова. Мичманы все же находили случай сойтись вместе и «позлословить». Этот термин пустил в оборот Литке, хотя, кроме него, никто не мог похвастать злым языком.

Попутные ветры несли их к берегам западной половины мира, овеянной романтической дымкой...

— Америка, Америка... — сквозь сон шептал Матюшкин.

— Мой друг, проснитесь, — брал его за руку сдержанный Врангель. — У вас опасная привычка — во сне выдавать свои привязанности.

— У меня нет таких привязанностей, какие мне хотелось бы скрыть от друзей.

— Пока нет — так будут! — заметил Литке.

— Что можно сказать о будущем?

Ветры в Атлантике благоприятствовали «Камчатке». К тому же «Камчатка» шла куда лучше «Дианы», Это радовало сердце командира.

«Камчатка» уже спускалась к экватору, когда марсовый заметил в лучах заходящего солнца быстро идущее судно.

Незнакомец лег на один курс с «Камчаткой», и легкое облачко у борта, а за ним звук выстрела показали, что он ищет встречи.

Орудие «Камчатки» по знаку Головнина ответило выстрелом на выстрел. Выстрел под ветер — это приветствие. И вместе с тем он мог означать: «Мы тоже можем постоять за себя».

Головнин берет из рук сигнальщика трубу.

Молодые мичманы следят за каждым движением капитана — ведь это первое приключение в океане. Интересно, кто это хочет остановить русское судно?

Головнин дает команду убрать часть парусов.

Капитан незнакомого судна тоже убирает паруса.

— Странно! Это не в манере англичан, — неуверенно бормочет вахтенный начальник.

— А может быть, это рейдер американских инсургентов?— рассуждает вслух лейтенант Муравьев. — Увидев, что мы сами с зубами, он передумал встречаться.

— Возможно, — коротко роняет Головнин.

Приказав вновь поставить паруса, капитан уходит в свою каюту.

Всю ночь оба судна идут параллельным курсом, не приближаясь и не удаляясь. И только утром на мачте незнакомца взвивается английский флаг.

«Камчатка» поднимает русский.

Вскоре от английского фрегата отошла шлюпка, и через полчаса на борт «Камчатки» поднялся капитан Гикей, служивший вместе с Головниным на фрегате «Фисгард» в эскадре Нельсона.

Все выяснилось. Оказалось, что для Гикея «Камчатка» была таким же таинственным и, возможно, опасным судном, готовым палить в кого угодно.

Приключение привело в восторг романтически настроенного Матюшкина. Литке занес в свой дневник подробности встречи. Было о чем поговорить.

— Вы заметили, как спокоен был наш капитан? — восхищался Матюшкин.

— Я заметил, вы не спускали восхищенных глаз с вашего кумира, — язвил Литке.

— Но могло случиться, что это был капер?

— Каперы на военные суда не нападают. Обычно они дают деру.

— Вы пристрастны, мой друг, к Головнину, — примирительно заметил Врангель. — Его дела и заслуги говорят за себя.

— Я не отрицаю их, — вскипятился Литке. — Мне не нравится, что он держится как полубог, застегнут на все пуговицы.

— Полубог с пуговицами, — засмеялся Врангель. — Моего воображения на подобный образ не хватает.

— Поверьте мне, — горячился Матюшкин. — Я сердцем чувствую, что наш командир только внешне замкнут и строг. Но в душе он не таков... Он...

— Зачем столько темперамента? — отражал его нападение Литке. — Я ведь не говорю о нем ничего плохого. Но он мне не нравится. Скорее всего, виноват в этом я. Мой дурной нрав.

— Но ты не можешь отрицать его знания, его энергию, справедливость, его мужество?..

— Вот, вот! — радовался Матюшкин. — Как вы правы, мичман!

Друзья еще в Англии условились перейти на «ты». Но это не всегда удавалось. Чаще других срывался барон.

— Бессилен перед вашей логикой, друзья, — сдавался Литке. — Благодарю вас от всего сердца за горячее желание исправить мой нрав. — В голосе Литке появлялась спасительная смешинка. — Ты прав, мой Фердинанд. — Литке обнял Врангеля. — В тебе развито чувство справедливости. Из тебя выйдет флотоводец со всеми достоинствами Головнина и без его недостатков.

— Мне нравится ваша дружба, господа, — сказал с легкой дрожью в голосе Матюшкин, — она напоминает мне лицей. Не все, но многие относились друг к другу с теплотой и сердечностью. И он говорил мне:

И вновь тебя зовут заманчивые волны.

Дай руку, в нас сердца единой страстью полны.

Мичманы знали: он — это Пушкин.

— Вам повезло, мой Федор третий, — сказал Литке, — на друзей, на увлечения, на страсть... Не смотрите так. Сейчас я имею в виду вашу страсть к морю. Знаете ли вы, что я тоже мог бы быть в кругу ваших друзей? Моему дяде Энгелю стоило сказать одно слово, и я был бы принят в лицей. Но это слово он не захотел сказать.

Хорошая погода сменялась дождями и туманами, но ветры были благоприятны «Камчатке», и, к огорчению молодых мичманов и Матюшкина, Головнин решил не делать остановки ни на Мадейре, ни на Канарских островах.

Берега Бразилии показались куда раньше, чем предполагалось. За дружную работу Головнин выдал матросам двухмесячное жалование, а офицеров обещал при случае представить к награде.

Предстояло посещение бразильской столицы.

РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО

Есть на всех пяти океанах несколько мест, славящихся красотой и живописностью берегов. Неаполитанцы