Новенький - Дэвид Алмонд

– Может, его вообще нельзя было сюда приводить? – говорю я и окликаю: – Джордж! Эй, Джордж!

Он вдруг широко раскидывает руки. Обращает лицо к огромному синему небу, к птицам, к облакам, к солнцу. Чуть покачивается, делает шаг вперёд, поворачивается, машет руками, будто крыльями. Его песня вдруг становится ясной и чистой. Да-да, это пение птицы! Удивительные, прекрасные звуки! И он танцует – словно летит, словно парит, как птица. Дикая, изящная птица, чья стихия – воздух.

Танец и песня не то исходят из самых глубин его естества, не то льются в него с неба, из земли, из воды, от зверей и птиц.

А мы сидим и пялимся на этого мальчика, сделанного из металла, пластика, проводов, переключателей, микросхем и всякого технического волшебства. Мальчика, который внезапно вырвался на вольную волю, из которого бьёт ключом безумное счастье.

Мы встаём. Мы танцуем и поём в лесу вместе с Джорджем.

Потом он в изнеможении падает на землю. А за ним и все мы.

Время, конечно, идёт, но вроде как стоит на месте.

И мы не знаем, долго ли мы лежим тут, на солнцепёке, возле пруда с лилиями.

Наконец я трогаю Джорджа за плечо. Он смотрит мне прямо в глаза.

– Я… – произносит он.

– Да, Джордж? Что?

– Я…

– Что «я», Джордж?

47

Джордж не умеет ответить и уходит, будто что-то толкает его прочь от пруда. И от нас.

Он идёт по узкой тропинке, ведущей в город, к старой вишне. Он не оглядывается. Мы вскакиваем, хватаем вещи и торопимся следом.

Странно… В такие ясные, погожие дни здесь всегда много детей. Но сегодня – никого. Детские голоса доносятся из города, из других частей леса, но рядом – никого.

Джордж шагает по еле заметной тропинке. С обеих сторон теснятся кусты, подлесок под ними густой и буйный, зелень выплёскивается на тропу – весна быстро набирает силу. Джордж шагает, топча траву и молодые побеги. Я спешу за ним: надо его как-то задержать. Ведь в городе Джорджа тут же заметят. Узнают. И заберут.

Только… Я словно его боюсь. Или не боюсь? Но мне точно не по себе.

И кажется, что – если я попытаюсь его остановить – будет только хуже. Надо просто шагать рядом. Такое чувство, будто я его направляю и охраняю, хотя на самом деле я топаю следом.

Тропинка выводит нас к опушке, где деревья постепенно уступают место заборам и садам. Вот начинаются дома – одни кирпичные, другие из блёклого ракушечника, а вот и наша вишня – посреди истоптанной лужайки, – и скамейка под вишней, и розово-белые цветы, облепившие ещё безлистные ветви. Цветы словно сами светятся на предвечернем солнце.

Дети тут есть, но они как раз уходят, пиная футбольный мяч. И не оглядываются. Мимо проезжают машины, но ни одна не тормозит.

Джордж идёт через лужайку к вишне, а я останавливаюсь и смотрю ему вслед. Он подходит к дереву, прислоняется к нему, обнимает ствол. Джордж мокрый и грязный. Обычный мальчишка, который провёл весь день в лесу. Он оборачивается, будто поджидает меня. Я подхожу ближе, а он наклоняет голову и вглядывается в моё лицо, будто впервые видит и очень хочет рассмотреть.

– Я… – произносит он.

Я молчу.

– Я Джордж, – говорит он. – Я Джордж.

48

А потом подходят остальные, и все мы сидим под раскидистой старой вишней посреди лужайки. Расселись так, чтобы закрыть Джорджа от чужих глаз. Главное – вести себя, словно ничего необычного не происходит. На нас и вправду никто не обращает внимания. Так что всё неплохо. Луиза бежит в салон к моей маме: надо срочно её предупредить, что в лес за нами ехать не надо. Вернувшись, Луиза сообщает, что мама разволновалась, но она как раз делает клиентке эпиляцию и оторваться пока не может.

Потихоньку смеркается. Я говорю Джорджу, что нам пора вести его домой.

Мы расстаёмся со старой вишней и шагаем по бледным тротуарам вдоль тёмной мостовой мимо блёклых домов. Джордж идёт рядом. Так всегда гуляют друзья.

– Чтоб их! – говорит Макси.

– Кого? – Я вскидываюсь.

– Смотрите, – говорит он и тут же: – Не смотрите.

Мы не смотрим, но понимаем, что по поперечной улице едет чёрный фургон.

– Головой не крутить, – шепчет Макси.

Сердца колотятся. Мы шагаем. Джордж с нами. Фургон всё ближе. Он останавливается на перекрестке.

В фургоне Мрок и Кристал.

– Идём как шли, – тихо говорит Билли.

Мрок машет. Я машу в ответ.

Мы почти не дышим. Хочется бежать, но мы идём как шли. Рядом со мной Джордж – весь в лесной грязи.

Я снова машу. Мрок коротко гудит, поворачивает за угол и… уезжает.

А мы уже у нашей калитки. Проходим через сад и вваливаемся с заднего крыльца на кухню.

Мы радостно мутузим кулаками воздух и танцуем.

– Они не просекли! – вопит Макси.

– Они его не узнали! – кричит Луиза.

– Джордж, – говорит Билли Додс, – ты такой же, как мы!

А вот и Кошка – пролез сквозь кошачью дверцу. И Джордж наклоняется, чтобы погладить кота.

49

Билли делает чай. Мы сидим за кухонным столом, уплетаем хлеб, печенье и сыр. Джордж жуёт печенье, запивает водой. Мы вспоминаем, во что играли, какие шутки шутили. Договариваемся снова пойти в лес.

– Джордж, тебе понравилось сегодня в лесу? – спрашивает Луиза.

Он смотрит на неё.

– Луиза, – произносит он.

– Да.

Джордж выглядит совершенно как мы – грязный и усталый. Кошка запрыгивает к нему на колени, и Джордж проводит ладонью по мягкой шёрстке. Кошка мурлычет, его тельце тихонько вздымается и опускается, когда бьётся сердце и когда он дышит. Вдох-выдох, вдох-выдох.

– Кошка, – бормочет Джордж.

Мы продолжаем есть. За окном всё темнее. В окнах домов загорается свет. Машины шелестят шинами. Птицы поют короткие – напоследок – песни. Я включаю на кухне свет, замечаю на буфете пару пасхальных яиц и невольно облизываюсь. Я жую шоколадное печенье и вздыхаю – такое вкусное.

– Доктор, доктор, – говорит Билли, – у меня один глаз видит хуже другого.

– Да у вас одно стекло из очков выпало! – отвечает Макси.

Мы дружно смеёмся.

Моя кожа до сих пор помнит лесной воздух и солнце. Под ногтями у меня грязь. А если закрыть