Профессор кислых щей - Виктор Юзефович Драгунский

Она никак не могла успокоиться и кипела ещё больше, было похоже, что она прямо перекипает, и с неё вот-вот соскочит крышка, и суп польётся через край.

– Из-за собаки! – повторяла она. – Да мой Мопся умнее и благороднее всякого человека! Он умеет служить на задних лапках, он танцует краковяк, я его из тарелки кормлю. Вы понимаете, что это значит?

– Интересы людей выше всего на свете! – сказала мама тихо.

Но Мария Петровна не обратила на маму никакого внимания.

– Я на них найду управу, – пригрозила она, – я буду жаловаться в Моссовет!

Мама промолчала. Она, наверно, не хотела ссориться с Марией Петровной, ей трудно было слушать, как та вопит визгливым голосом. Мария Петровна, не дождавшись маминого ответа, успокоилась немного и стала рыться в своей громадной сумке.

– Вы крупу «Артек» уже брали? – спросила она деловито.

– Нет, – сказала мама.

– Напрасно, – упрекнула её Мария Петровна. – Из крупы «Артек» варят очень полезную кашу. Вот Дениске, например, не мешало бы поправиться. Я три пачки взяла!

– А зачем вам столько, – спросила мама, – ведь у вас нет детей?

Мария Петровна от изумления выпучила глаза. Она смотрела на маму так, словно мама сказала неслыханную глупость, потому что она уже ничего не может сообразить, даже самой простой вещи.

– А Мопся? – выкрикнула Мария Петровна с раздражением. – А мой Мопся? Ему очень полезен «Артек», особенно при его лишаях. Он каждый день за обедом съедает две тарелки и просит добавки!

– Он потому и запаршивел у вас, – сказал я, – что он у вас пережирает.

– Не смей вмешиваться в разговор старших, – со злостью сказала Мария Петровна. – Ещё чего не хватало! Ступай спать!

– Нет уж, – сказал я, – ни о каком «спать» не может быть и речи. Ещё рано!

– Вот, – сказала Мария Петровна и обернулась всем телом к маме, – вот! Полюбуйтесь-ка, что значит дети! Он ещё спорит! А должен беспрекословно подчиняться! Сказано «спать» – значит «спать». Я как только скажу моему Мопсе: «Спать!» – он сейчас же лезет под стул и через секунду хррр… хррр… готово! А ребёнок! Он, видите ли, смеет ещё спорить!

Мама вдруг стала вся ярко-красная: она, видно, очень рассердилась на Марию Петровну, но не хотела ссориться с гостьей. Мама из вежливости может разную чепуху слушать, а я не могу. Я страшно разозлился на Марию Петровну, что она меня всё со своим Мопсей равняет. Я хотел ей сказать, что она глупая женщина, но я сдержался, чтоб потом не влетело. Я схватил в охапку пальто и кепку и побежал во двор. Там никого не было. Только дул ветер. Тогда я побежал в котельную. У нас там живёт и работает дядя Павел, он весёлый, у него зубы белые и кудри. Я его люблю. Я люблю, как он наклоняется ко мне, к самому лицу, и берёт мою руку в свою, большую и тёплую, и улыбается, и хрипло и ласково говорит:

– Здравствуй, Человек!

Одна капля убивает лошадь

Когда папа заболел, пришёл доктор и сказал:

– Ничего особенного, маленькая простуда. Но я вам советую бросить курить, у вас в сердце лёгкий шумок.

И когда он ушёл, мама сказала:

– Как это всё-таки глупо – доводить себя до болезней этими проклятыми папиросами. Ты ещё такой молодой, а вот уже в сердце у тебя шумы и хрипы.

– Ну, – сказал папа, – ты преувеличиваешь! У меня нет никаких особенных шумов, а тем более хрипов. Есть всего-навсего один маленький шумишко. Это не в счёт.

– Нет – в счёт! – воскликнула мама. – Тебе, конечно, нужен не шумишко, тебя бы больше устроили скрип, лязг и скрежет, я тебя знаю…

– Во всяком случае, мне не нужен звук пилы, – перебил её папа.

– Я тебя не пилю, – мама даже покраснела, – но пойми ты, это действительно вредно. Ведь ты же знаешь, что одна капля папиросного яда убивает здоровую лошадь!

Вот так раз! Я посмотрел на папу. Он был большой, спору нет, но всё-таки поменьше лошади. Он был побольше меня или мамы, но, как ни верти, он был поменьше лошади и даже самой захудалой коровы. Корова бы никогда не поместилась на нашем диване, а папа помещался свободно. Я очень испугался. Я никак не хотел, чтобы его убивала такая капля яда. Не хотел я этого никак и ни за что. От этих мыслей я долго не мог заснуть, так долго, что не заметил, как всё-таки заснул.

А в субботу папа выздоровел, и к нам пришли гости. Пришёл дядя Юра с тётей Катей, Борис Михайлович и тётя Тамара. Все пришли и стали вести себя очень прилично, а тётя Тамара, как только вошла, так вся завертелась, и затрещала, и уселась пить чай рядом с папой. За столом она стала окружать папу заботой и вниманием, спрашивала, удобно ли ему сидеть, не дует ли из окна, и в конце концов до того наокружалась и назаботилась, что всыпала ему в чай три ложки сахару. Папа размешал сахар, хлебнул и сморщился.

– Я уже один раз положила сахар в этот стакан, – сказала мама, и глаза у неё стали зелёные, как крыжовник.

А тётя Тамара расхохоталась во все горло. Она хохотала, как будто кто-то под столом кусал её за пятки. А папа отодвинул переслащённый чай в сторону.

Тогда тётя Тамара вынула из сумочки тоненький портсигарчик и подарила его папе.

– Это вам в утешение за испорченный чай, – сказала она. – Каждый раз, закуривая папироску, вы будете вспоминать эту смешную историю и её виновницу.

Я ужасно разозлился на неё за это. Зачем она напоминает папе про курение, раз он за время болезни уже почти совсем отвык? Ведь одна капля курильного яда убивает лошадь, а она напоминает. Я сказал: «Вы дура, тётя Тамара! Чтоб вы лопнули! И вообще вон из моего дома. Чтобы ноги вашей толстой больше здесь не было».

Я сказал это про себя, в мыслях, так, что никто ничего не понял.

А папа взял портсигарчик и повертел его в руках.

– Спасибо, Тамара Сергеевна, – сказал папа, – я очень тронут. Но сюда не войдёт ни одна моя папироска, портсигар такой маленький, а я курю «Казбек». Впрочем…

Тут папа взглянул на