Моя жизнь среди индейцев - Джеймс Уиллард Шульц

начал подумывать о том, чтобы заплести их в косы. Ап-а-ки, робкая молодая дочь вождя, шила ему обувь: летние тонкие мокасины на сыромятной подошве, красиво вышитые окрашенными иглами дикобраза зимние – из толстой, мягкой, теплой шкуры бизона. Как‐то Поднимающийся Волк рассказал мне историю этой девушки и их маленького романа. Монро был человек умеренных привычек во всем, но однажды в новогодний вечер выпил столько хорошего, подогретого и приправленного пряностями шотландского виски, что обнажил свои сокровенные мысли, а я не сомневаюсь, что они в основном касались давно уже умершей любимой.

«Я не мог не обратить на нее внимания, – признался он, – в первый же вечер моего пребывания в палатке ее отца. Она была года на три моложе меня, но уже вполне сформировавшаяся, высокого роста, тоненькая и с хорошей фигурой, красивым лицом и прекрасными глазами, с длинными волосами, с быстрыми и изящными движениями; на нее было приятно смотреть. Я привык глядеть на нее, когда думал, что никто этого не замечает; скоро я убедился, что мне больше нравится оставаться в палатке, где я мог по крайней мере быть близко к Ап-а-ки, чем отправляться на охоту или в разведку с мужчинами. Меня все больше радовало наступление вечера, когда я мог занять свое место в палатке напротив нее. Так проходили дни, недели, месяцы. Я учился языку пикуни легко и быстро, но я никогда не заговаривал с ней, а она со мной, потому что, как вы знаете, черноногие считают неприличным, чтобы юноши и девушки разговаривали друг с другом.

Однажды вечером в палатку пришел человек, начавший расхваливать одного юношу, с которым я часто охотился. Он говорил о храбрости парня, о его доброте и богатстве, а закончил тем, что этот молодой человек дарит Одинокому Ходоку тридцать лошадей и желает поставить собственную палатку вместе с Ап-а-ки. Я взглянул на девушку и перехватил ее взгляд; что это был за взгляд! В нем выражались одновременно страх, отчаяние и еще что‐то; я не смел верить себе, что правильно истолковываю это “что‐то”. Вождь заговорил.

– Скажи своему другу, – сказал он, – что все твои слова о нем правдивы. Я знаю, что он настоящий мужчина, хороший, добрый, храбрый, великодушный молодой человек, но, несмотря на все это, я не могу отдать ему свою дочь.

Снова я взглянул на Ап-а-ки, а она на меня. Теперь она улыбалась, в глазах ее светились счастье и то самое особенное выражение, которое я заметил перед этим. Но хотя девушка улыбалась, я не мог улыбнуться в ответ, так как слова Одинокого Ходока убили во мне всякую надежду, какую я мог питать на соединение с избранницей. Я слышал, как вождь отказался от тридцати лошадей. На что же мог надеяться я, когда мне не принадлежала даже та лошадь, на которой я ездил? Я, получавший на службе всего двадцать фунтов в год, из которых еще нужно вычесть стоимость разных покупаемых мною вещей. Разумеется, девушка эта не для меня. И что хуже всего, в ее глазах, когда она глядела на меня, читалось это особенное выражение; как я ни был молод и неопытен в отношениях с женщинами, я понял, что она любит меня, как и я ее. Я страдал.

После этого вечера Ап-а-ки уже не опускала глаз, когда я ловил ее взор на себе, а отвечала мне открытым, бесстрашным, любящим взглядом. Мы знали теперь, что любим друг друга. Время шло. Однажды вечером она вошла в палатку, когда я выходил оттуда, и наши руки встретились в пожатии. Так мы стояли мгновение, нежно, но крепко сжимая пальцы друг друга. Я дрожал и чувствовал, как трепещут мускулы ее руки. Кто‐то крикнул: “Опустите полог; палатка полна дыма!” Я вышел шатаясь и сел на землю. Несколько часов я просидел так, пытаясь придумать какой‐нибудь способ добиться осуществления своего желания, но не мог составить никакого пригодного плана действий и, чувствуя себя глубоко несчастным, лег спать. Немного позже, может быть недели две спустя, я встретил возлюбленную на тропинке; она несла домой вязанку дров. Мы остановились и мгновение молча смотрели друг на друга; затем я произнес ее имя. Дрова с треском посыпались на землю; мы обнялись и поцеловались, не обращая внимания на то, что нас могут увидеть.

– Не могу больше этого выносить, – сказал я наконец. – Идем сейчас, сейчас же, к твоему отцу, и я поговорю с ним.

– Да, – прошептала она, – да. Соберемся с духом и пойдем к нему. Он всегда был добр ко мне, может, и сейчас проявит великодушие.

Позабыв о вязанке дров, мы взялись за руки и пошли. Мы остановились перед Одиноким Ходоком на теневой стороне палатки, где он сидел и курил свою длинную трубку.

– У меня нет тридцати лошадей, – сказал я, – нет даже одной, но я люблю твою дочь, и она любит меня. Прошу тебя, отдай ее за меня.

Вождь улыбнулся.

– А почему, как ты думаешь, я отказался от тридцати лошадей? – спросил он и, раньше, чем я успел ответить, продолжал: – Потому что я хотел, чтобы моим зятем был ты. Я хочу белого зятя, потому что он хитрее и мудрее индейца, а мне нужен советчик. Мы не слепы, я и мои женщины. Мы уже давно видели, что этот день приближается, ждали, что ты заговоришь. Наконец это произошло; теперь остается сказать только одно: будь добр к ней.

В тот же день для нас поставили небольшую палатку и положили в нее шкуры бизонов, кожаные сумки с сушеным мясом и ягодами, дали нам один из двух своих медных чайников, дубленые кожи, вьючные седла, веревки – все, что должно иметься в палатке. Далеко не последним делом было предложение Одинокого Ходока выбрать себе тридцать лошадей из его большого стада. Вечером мы поселились в своем доме и были счастливы».

Старик прервал рассказ и сидел, молча вспоминая прежние дни.

– Я знаю, что вы чувствовали, – сказал я, – потому что мы испытывали то же самое.

– Знаю, – продолжал он. – Видя мир, довольство и счастье в вашей палатке, я не мог удержаться, чтобы не рассказать вам о днях своей юности.

Когда он ушел, я пересказал Нэтаки его слова. Это произвело на нее большое впечатление, и когда я закончил, в глазах у нее стояли слезы. Она все повторяла: «Как мне его жаль! Как он одинок!»

На другой день вечером, когда Поднимающийся Волк вошел и сел на свое обычное место, Нэтаки подошла к нему и дважды поцеловала его.

– Я целую вас, – сказала она