Знак Огня - Артём Сергеев

что. А, вы, наверное, на банкет нацелились? Надо бы, конечно, а то как-то не по-людски получается, но в доме же у меня шаром покати, сами видите. Так что позже, обещаю, вот в силу войду, барахлом обрасту, выберем какую-нибудь ночь потемнее и устроим пир.

— Не! — отозвался мне за всех Тимофеич, — пиры пировать — дело хорошее, но ты же обещался нас беречь и защищать, и огонь тому был порукою! Когда начнёшь?

— Здрасти, — и я, устало вздохнув, уселся в кресло, — сейчас, на ночь глядя? До утра потерпеть нельзя?

— Можно, — согласно кивнул мне Тимофеич, — чего ж не потерпеть-то, жили же мы до тебя как-то и ничего. Можно потерпеть, отчего нет. Но надо бы сейчас.

— Жалуйся, — махнул я рукой, — но, если и в самом деле не срочно, отложу на завтра или на другой какой день, так и знай. И ещё, в дрязги ваши между собой я влезать не собираюсь, ясно тебе? Не сумеешь примирить кого-то — получите все трое, или даже пятеро, вот так. Ты, помощники твои, и истец с ответчиком, все огребёте поровну.

— Да не то! — поспешил утешить меня Тимофеич, — с этим мы сами! Вот ещё, не хватало бегать к тебе по пустякам! А только возможность такую можно ждать годами, десятками их, но и хватать её надо сразу, сию минуту, чтобы лихо не дразнить. Исстари так заведено, ты уж не обессудь.

— Посмотрим, — невольно заинтересовался я, — и давай уже переходи к делу. Что за возможность?

— А ну-ка, — повернулся он к своим, — худо всё своё сюда несите, да быстро! И не голыми руками, а в лопухи заверните, в тряпки поганые, палочками-веточками осиновыми прищемите, не касайтесь его! И не тащите всё зараз, уроните ещё, рассыплете же, лучше помоги сначала один другому, а потом наоборот! А что большое, всей линией сюда несите, один браться не моги! И всё сюда тащите, всю дурнину свою на хозяйстве до последнего!

Последние слова он прокричал уже в спины всем этим домовым, сарайным да гаражным, там много было ипостасей, всякие банники да омшаники, магазинных даже трое, и вот у всех у них нашлось это самое худо, потому что рванули они как на пожар, со злобной, веселой решимостью, как будто что-то давно свербило у них, жить мешало, и вот теперь появился шанс всё это избыть в одночасье.

— Так что, — повернулся ко мне Тимофеич, он единственный остался со мной, — тащат же люди в дома всякую гадость. Не понимают, стало быть, и не соображают. Кто по недомыслию, кто по жадности, а кто и нарочно приносит, чтобы другим худо сделать. Зависть, ревность, ненависть, гнев, вражда, гордыня — много имён у зла! И копится оно, и копится, и жизнь отравляет. И выкинуть нельзя, потому что оно там, за обочиной, силы своей не потеряет, а вот злобы накопит, да ещё и ожить сможет, если дух какой неприкаянный, неразумный, на него наткнётся в бесцельных блужданиях своих, и соединятся они, и обретут плоть, и вот тогда совсем плохо будет. А потому приходится нам всё это терпеть в дому, особенно если хозяин каждый день об этом помнит и утащить не даёт, и воровать да прятать, если забыл или невмоготу уже.

— М-да, — я насторожился всерьёз, — и много такого у вас?

— Много, — вздохнул Тимофеич, — с до-войны копится.

— Какой ещё войны? — обалдел я, — Великой Отечественной, что ли?

— Не знаю, — пожал плечами домовой, — может, и этой. Наши тогда тот берег воевать ходили, с конца лета и до осени. Много народу сюда приехало, военного, столпотворение прямо было! С танками да пушками! А по деревням и посёлкам прошлись частым гребнем, и был там такой же Сварожич, в форме только, не как ты. Гимнастёрка плотная, хаки цвет, да с погонами! А на погонах звёздочки золотые! И пуговицы золотые тож! Штаны синие, широкие! А сапоги до того начищены, что глядеться можно было, как в зеркало! Фуражка на голове, а на боку пистоль железный! А сам быстрый, резкий, властный да суровый, но справедливый! Не захотел он нами володеть и княжить, хоть мы и просили, но худо всё пожёг тут в одночасье, не разбираясь, и дышали мы потом много лет легко, хоть и трудно народу жилось тогда! И обещал ещё приехать, с проверкой, через года, но забыл, видимо, да и где ему про нас упомнить-то!

— Ого, — мне стало по-настоящему интересно, история прямо оживала на моих глазах, — а звали его как?

— Товарищ капитан его звали, — пожал плечами Тимофеич, — молодой он был, моложе тебя. Панибратства не терпел, и своих и чужих железной рукой держал, разговоров по душам не вёл, приказами обходился, поэтому не узнал я его имени-отчества, побоялся поначалу спрашивать, а потом уж поздно было.

— Жалко, — вздохнул я, ведь такая ниточка была интересная, — очень. Народ, Тимофеич, должен знать своих героев, что ж ты так.

— Золотые твои слова, — вздохнул и он, разведя руками, — да только там такой герой был, что без дела и подойти не моги, да и по делу самую суть скажи и отбегай сразу же, не воруй время, издалека любуйся, если хочешь.

— А больше тебе таких на пути не попадалось? — на удачу спросил я, но не вышло, потому что развёл Тимофеич руки ещё шире, да горестно замотал головой.

— На отшибе ведь живём, — объяснил он, — никому наши дачи не интересны, а в последнее время худеет наше место, дома брошенные появляются. В городах сейчас вся жизнь, такие дела.

— Ну, ладно, — утешил я его, — не переживай, все не исчезнут, кто-то да останется. И смотри, тащат уже чего-то!

В решётку забора, прямо рядом с воротами, аккуратно просачивалась первая парочка нечисти, осторожно державшая своё завёрнутое в тряпку худо палочками, вот как китайцы рис едят, вот так и они делали, восемь палочек на четыре лапки.

— Подождите, — махнул я на них, разогнавшихся таких, рукой, а потом встал, подтащил своё кресло поближе к мангалу, да соорудил ещё перед ним небольшой постамент-площадь из девяти кирпичей, чтобы было им, значит, куда худо класть. — Сюда давайте.

И они осторожно положили передо мной на эти кирпичи