Великая охота на ведьм. Долгое Средневековье для одного «преступления» - Людовик Виалле

За более-менее короткий срок, участвуя в охоте на ведьм, некоторые личности сделали карьеру, как, например, знаменитый Мэтью Хопкинс, начавший свою деятельность в 1644 году на востоке Англии, где его сопровождала маленькая команда. В 1647-м, в год своей смерти, он опубликовал «Разоблачение ведьм» (Discovery of Witches), сочинение, в котором он, словно одержимый, рассуждал на темы дьявольской отметины и семейных демонов. Интенсивность и широта охвата охоты на ведьм за последнюю треть XVI века перешла на новый уровень. Также произошло (пере)осознание места детей в процессе выявления колдунов: в 1595 году в Наварре одной экспертше по ведьмам (catadora de brujas) было всего двенадцать или тринадцать лет…

Ловушка, захлопывающаяся за жертвами, также имела свою цену. Для Дофине в XV веке, например, бухгалтерия шателенов[81], предоставлявших свои «расходные ведомости», позволяет шаг за шагом проследить дорогу обвиняемого, арестованного у себя дома, отведенного в местный замок, а затем отправленного в Бриансон на суд, после которого его либо доставляли обратно в деревню, либо отводили на казнь. Так, Альбер Альбер, замещавший шателена в Кейра, вернулся в Ристола 21 сентября 1428 года, чтобы арестовать Франсуазу, супругу Франсуа Инара, и Симеонду, вдову Жоржа Фландена. Спустя три дня караван из четырех всадников, пяти пеших и обвиняемых, сидевших на двух мулах, перешел через перевал Изоард и 25-го числа того же месяца достиг Бриансона. 19 ноября, когда женщины возвращались обратно, Альбера сопровождали пятеро человек охраны, а также десять человек, посланных приходом Ристола. Бывает и лучше, и хуже: в июле 1430 году шателен замка Шато-Дофен Обер де Неваш отправился в Мориен за бежавшей туда женой Филиппа Сурата, чтобы доставить ее в Бардонеш, а потом в Бриансон; а так как он проезжал по территории герцогства Савойского, он прихватил с собой пятьдесят восемь вооруженных человек. В XV веке в Бриансоне состоялись два процесса: суд инквизитора, за которым последовал суд светского судьи из Дофине, длившийся по меньшей мере две или три недели, а то и целых два месяца.

Слово: важность признания

Раздавить тело

Юридический пейзаж Европы конца Средневековья и нового времени представлял собой мозаику, или, скорее, наложение мозаик, напластования. На территории современной Франции он распределялся по трем уровням: местный, локальный, во главе с прево (вигье, шателеном); территория бальяжей и сенешальств, суд которых возглавлял верховный судья; наконец, уровень суверенных судов, парламентов или, как в герцогстве Савойском, Сената, проводившего разбирательства на основании апелляционных жалоб. Церковное правосудие для клириков осуществлялось епископским судьей, официалом. Наконец, инквизиция обладала исключительной юрисдикцией, созданной посредством передачи власти – власти Папы, пусть даже теоретически, как в случае инквизиции испанской и португальской (основанных в 1487 и 1536 гг.), – брату нищенствующего ордена, доминиканцу или францисканцу, единственному, получавшему компетенцию расследовать дела веры в данном регионе.

Средневековую инквизицию в 1542 году сменила Священная Конгрегация римской и всеобщей инквизиции, или Конгрегация священной канцелярии (реформированная в 1908 году и с 1965 года являющаяся Конгрегацией доктрины Веры), в новое время показавшая себя более критичной и осторожной, нежели гражданские суды, рассматривавшие дела о ведовстве. Исключительные суды, исключительная процедура при совершении исключительного преступления (против величия Господа), относящегося к категории невыразимого (nefandum), но которое, однако, можно постичь через признание: отныне становится ясно, почему обычай пытать обвиняемого, столь возмущающий нас сегодня, казался вполне законным юристам конца Средневековья.

Все еще обставленное рядом ограничений (касавшихся лиц, пыток, числа допросов) и задуманное как искупительное (переживание пытки частично очищало обвиняемого от его грехов)в XIII–XIV веках, признание, без сомнения, начиная со следующего столетия стало главным доказательством охоты, даже если в Европе оно служило для разоблачения очень разных деяний. В 1459–1460 годах, во время «Вальденского дела в Аррасе», перспектива неоднократно подвергаться пытке, бесконечное число раз, в зависимости от крепости телосложения, должна была играть основную роль в быстрой утрате присутствия духа у обвиняемых, а следовательно, как подчеркнул Франк Мерсье, в эффективности цепочки признаний и разоблачений. В Recollectio casus, status et condicionis Valdensium ydolatrarum[82], где деканом собора Жаком Дюбуа, дипломированным юристом, обучавшимся в Парижском университете, зафиксирован процессуальный опыт Аррасского суда, наглядно демонстрирует важность письменно зафиксированного признания для представления истины в суде. В середине XV века доказать виновность позволяло тело; но если оно сопротивлялось пытке, оно становилось препятствием для правдивого признания. Иначе говоря, проблема заключалась не в том, что признание обвиняемого получено посредством принуждения, а в том, что принуждение не давало возможности докопаться до истины:

В Recollectio практика пытки предстает сходной с сеансом экзорцизма, когда органы речи подсудимого физически нейтрализованы демоном, чтобы не дать обвиняемому рассказать правду о том, что было на шабаше. Следует раздробить тело посредством пытки, чтобы «освободить» слово. Допрос превращается в «сражение» (certamen), где судья обязан смело выступить против дьявола, чтобы заставить его ослабить хватку и таким образом вырвать признание (Франк Мерсье. Membra diaboli[83]).

Сопротивление пытке рассматривалось авторами «Молота ведьм» (1486) Якобом Шпренгером и Генрихом Инститорисом как знак природного упорства обвиняемого или как результат действия некоего амулета или даже колдовства; к счастью, не все судьи поддерживали это мнение, и в документах можно встретить упоминания о лицах, сумевших спасти себе жизнь, так ни в чем и не признавшись. Заплатив цену за скандал, вызванный их делом, и за упорство тех, кто изводил их, они зачастую приговаривались к изгнанию, по крайней мере к временному, следовательно, только к социальной смерти. В XVI веке в светских судах, занятых борьбой против основных положений ведения инквизиционного процесса, бесправие и произвол, царившие во время допросов, возросли.

Поэтому явно не случайно, что одно из наиболее убедительных разоблачений по данному «вопросу» исходит от мужчины, иезуита Фридриха Шпее фон Лангенфельда, который, получив образование в 1610-е годы в Вюрцбурге, где-то между 1623 и 1635 годом преподавал и проповедовал в Падерборне, Кельне и Трире. В 1631 году он анонимно опубликовал сочинение Cautio criminalis; в 1660-м его перевели на французский под названием «Предупреждение судьям по уголовным делам о злоупотреблениях, кои случаются в процессах о ведовстве», где отвергал применение пытки. В труде более шестисот раз употребляются слова «пытка» и «мучение»! Его автор посещал обвиняемых в камерах, присутствовал при допросах с применением пытки, сопровождал приговоренных до виселицы и до костра. Систематическое, детальное исследование проблемы подводит к отрицанию самого ведовства:

После того, как я все внимательно рассмотрел и с осторожностью выносил суждения, я