Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский

городе хозяевами были мы, мы пятеро. А теперь что? Из пятерых осталось трое. Наш носатый друг укокошил двоих из нас. Впрочем, я несильно расстраиваюсь по поводу этих потерь. И Рыжий, и Туз были баранами, прости меня Господи. Но ситуация кардинально изменилась, теперь дон вызывает нас к себе, как нашкодивших мальчишек, и отчитывает нас. А кто такой дон и что он может без Буратино и Рокко Чеснока? Да ничего, без них он ноль. К чему я всё это говорю? А к тому, что три дня назад Великий Томазо сказал, что носатый и его отморозок Чеснок покойники. И что мы видим? А видим мы мастера Мацотту с дыркой вместо глаза на главной улице города. Но это полбеды. Самое отвратительное из того, что мы могли увидеть, так это то, как оживает дон. Его верный Валлоне чуть ли не каждый день шныряет к Буратино, каждый день они о чём-то перетирают. И вот наш дон расцвёл, как в старые добрые времена, он всем рассылает приглашения и даёт всем указания, — Фиксатый тяжело вздохнул и снова откинулся на спинку стула. — Извини меня, Виторио, нервический всплеск, просто меня злит, что всё пошло не так, как мы хотели. И всё-таки, чего же хочет дон?

— Дон хочет мира, — спокойно ответил Барера.

— Дону плевать на мир, Виторио. Это полицейским нужен мир, а дону нужна доля в нашем деле.

— Послушай меня, старина Диего. Я в нашем бизнесе уже давно, тебя ещё на свете не было, когда я уже работал. Так вот, я говорил с доном. И дон сказал, что спустит с цепи полицейских, если мы не успокоимся.

— Так что, дон на стороне носатого?

— Да, он на стороне носатого. Он предложил мне и тебе тоже стать на его сторону. Ты ведь с носатым не имел никогда никаких вопросов, у вас с ним не было конфликтов. А вот у Томазо с Буратино свои, давние разногласия. Пусть они и дальше их решают. Ты, я и дон останемся в стороне и посмотрим, как они решат между собой свои проблемы. Скажу тебе по секрету, Диего, я думаю, что Томазо не поздоровится.

— Томазо не поздоровится? — переспросил Фиксатый. — Как спокойно ты, Виторио, об этом говоришь. А ведь ещё недавно он был твоим ближайшим партнёром.

— Поверь мне, Диего, поверь моим сединам. Я всегда знал, куда дует ветер, поэтому и дожил в нашем бизнесе до пятидесяти лет. Так вот, Томазо — сыгранный валет из старой колоды, он больше не сыграет, он сильно разозлил носатого, да и дону он не нравится. А носатый, как выясняется, шутить не любит.

— Да уж, и Туз, и Рыжий, и Мацотта тому свидетели. Ну а какие варианты предлагает дон?

— Дон предлагает равные доли: он, ты, я и носатый. Как видишь, количество акционеров в нашем синдикате уменьшается, а доли акционеров увеличиваются.

— Да уж, доли увеличиваются. Интересно, Виторио, а почему меня берут в новый синдикат, чем я так мил дону?

— Не буду кривить душой, Диего, на это есть две причины. Чем меньше людей поддержат Томазо в войне, тем быстрее война закончится. Это первая причина. А вторая — это то, что ты профессионал и знаешь рынок, как никто другой. Ни мне, ни дону, ни носатому с этим без тебя не справиться.

— Хорошо, — произнёс Фиксатый. В принципе, ему было плевать на Томазо, он его, честно говоря, недолюбливал. — Я подумаю.

— Только не очень тяни с раздумьями. Вдруг носатый ухлопает Рыбака раньше, чем ты надумаешь, — сказал Барера, вставая и протягивая руку.

Барера ушёл, а Фиксатый остался один и задумался. Он просидел в задумчивости целый час и после этого сказал своим ребятам, чтобы запрягали.

Объективно говоря, Диего Фиксатый был хитрый малый. Казалось бы, он всё взвесил, он даже предвидел, что после того, как кончится война и Томазо отойдёт в мир иной, дон с Барерой попытаются убрать его. Но пока он был им действительно нужен, во всяком случае, Фиксатый так считал. В общем, всё складывалось в его пользу. И когда Фиксатый садился в бричку, чтобы ехать к дону, он думал о том, что будет дальше. Единственное, о чём не мог догадываться Диего Фиксатый, так это о том, что он не нравится как человек дону Базилио. А личные симпатии и антипатии иногда играют большую роль в жизни людей.

* * *

Себастьяно Гарочи был человеком, проверенным временем. Мало того, он был ещё к тому же очень аккуратный и последовательный человек. Себастьяно никогда не пренебрегал мелочами и был внимателен. Все эти качества Томазо Рыбак высоко ценил и поэтому возложил на широкие плечи Себастьяно такую важную задачу, как охрану своей собственной персоны. Томазо почти доверял Гарочи, и тот этим даже немного гордился. А к своим обязанностям Себастьяно относился с крайним прилежанием. Все люди, находившиеся в его подчинении, ощущали это в полной мере.

— На посту спят только мертвецы, — неоднократно повторял Гарочи, и в его устах такая фраза звучала фатально.

Никто и никогда не спал на посту, так как все знали, что у Себастьяно слова не расходятся с делами. Никто не пил на работе, так как он не любил пьяниц. В общем, дисциплина во вверенном Себастьяно подразделении была нешуточная. Гарочи никогда ничего не забывал, всё всегда знал и помнил и никакие мелочи никогда не упускал из вида. Так было всегда, так было и этим утром.

Лёгкий туман сползал с окрестных холмов к морю, когда Гарочи со своим помощником Поленьези вышли на улицу. Себастьяно закурил:

— Ты послал кого-нибудь проверить кусты на холме? — спросил он.

— Нет смысла. Если там даже и будет сидеть снайпер, из-за тумана он ничего не увидит.

— Да, — сказал Гарочи, соглашаясь и кивая головой. — Верно, но всё равно, пошли кого-нибудь посмотреть, мало ли что.

Поленьези тоже кивнул головой и пошёл отдавать приказания. А сам Гарочи решил пройтись по бережку к одному из людей охраны по имени Рапелья.

— Как у тебя? — спросил он, подходя.

— Всё тихо, — отвечал тот, — ничего не заметил.

— Хорошо, — произнёс Себастьяно, внимательно глядя на следы вокруг.

— Иди скажи Томазо, что через пять минут можно будет выходить.

Гарочи двинулся к баркасам, осмотрел всё вокруг и, не обнаружив ничего подозрительного, стрельнул в воду окурком. И пошёл вдоль берега, выискивая глазами на песке что-нибудь, что могло ему показаться подозрительным. Вскоре из дома вышел Томазо и ещё несколько людей, с кем он обычно ходил за рыбой.

— Хорошее утро, Себастьяно, — сказал Томазо,