Моя жизнь среди индейцев - Джеймс Уиллард Шульц

звать по имени, и зверек дружелюбно относился только к хозяину. Он старался ходить следом повсюду, а ночью заползал под шкуры и спал рядом с дедом. Когда лагерь переходил на новое место, лисенку устраивали гнездышко в волокуше, и он там лежал спокойно до конца путешествия. Забавный это был детеныш; вечно играл с дедом или домашними собаками. Если, бывало, что‐нибудь лисенка испугает, то он бежал к деду, издавая отрывистый, захлебывающийся, хриплый лай, какой мы слышим по ночам в прерии за палатками. Мне очень хотелось поиграть с Пу-по-каном, взять на руки, приласкать, но мать говорила мне:

– Не смей, это священный лис, и если ты к нему притронешься, с тобой случится что‐нибудь ужасное. Ты можешь ослепнуть.

Когда лисенок подрос, он иногда бродил по ночам вокруг палаток, пока за ним не погонится какая‐нибудь собака. Тогда он мчался назад в палатку и заползал в постель к деду. Ни одна мышь не могла пробраться под покровы палатки, чтобы Пу-по-кан не нашел и не убил ее; часто он притаскивал домой птицу или суслика. Около того времени, когда Пу-по-кану исполнилось две зимы, мы стояли лагерем на Малой реке, у самых гор Бэр-По, к северу от них. Однажды ночью, когда огонь в очаге уже погас и все спали, Пу-по-кан разбудил моего деда: подскочил к голове хозяина и стал лаять, как он делал, когда пугался. «Перестань, – сказал дед и, потянувшись, легонько шлепнул лисенка. – Хватит лаять, спи».

Но Пу-по-кан не замолчал. Наоборот, он лаял все сильнее, дрожа от возбуждения. Дед приподнялся на локте и осмотрелся. Сквозь отверстие для выхода дыма светила луна, и дед мог разглядеть предметы в палатке. В другом ее конце, у входа, виднелось что‐то, чего в палатке не бывает: темный неподвижный предмет, похожий на скорчившуюся человеческую фигуру. «Кто там? – спросил дед. – Что тебе здесь нужно?»

Ответа не было.

Тогда дед опять потребовал: «Говори скорее, кто ты. Встань и отвечай, или я тебя застрелю».

Ответа по-прежнему не было. Пу-по-кан лаял не переставая. Дед тихонько протянул руку за ружьем, лежавшим в изголовье, бесшумно взвел курок, прицелился и выстрелил. Со страшным криком человек – ибо скорчившаяся фигура оказалась человеком – вскочил и упал мертвым прямо в горячую золу и угли на очаге. Дед мой быстро оттащил убитого в сторону. Конечно, выстрел разбудил весь лагерь. Крики испуганных женщин из палатки деда заставили всех собраться в ней. Развели огонь, и в его свете стало видно, что убитый – враг из далекого племени сиу. Он был безоружен, не считая большого длинного ножа, все еще крепко зажатого в правой руке. Очевидно, лазутчик проник в палатку, намереваясь украсть ружье, и заколол бы всякого, кто помешал бы ему.

Когда лис дал знать о присутствии чужака, сиу, вероятно, подумал, что останется незамеченным, если будет сидеть скорчившись на земле, и что разбуженные им скоро опять заснут. По-видимому, он пробрался в лагерь один; никаких следов других сиу не обнаружили, ни одна лошадь не пропала.

В лагере только и было разговоров, что о лисе и сне моего деда. Все это было проявлением большой магической силы. Мой дед был очень доволен. Он принес много жертв, часто молился и полюбил Пу-по-кана еще сильнее прежнего. Зверь прожил у нас еще две зимы, а потом однажды летней ночью его укусила гремучая змея, и он вскоре умер. Женщины завернули маленькое распухшее тело в бизонью шкуру и похоронили лиса на платформе, построенной ими на тополе, – совсем как человека.

Я подтянул подпруги. Нэтаки разложила на гладком плоском камне остатки нашего завтрака.

– Поешь вдоволь, маленький брат, – сказала она лисице.

Мы сели на лошадей и отъехали; обернувшись, мы увидели, что лисица усердно жует кусочек сушеного мяса. Позже днем мы приехали в наш лагерь, разбитый близ небольшого озера на высоком плато. Вода в озере была плохая, но после кипячения ее можно было пить. Топливом нам служил бизоний навоз.

Вечером меня пригласили на пир, устроенный Большим Озером. В числе других солидных гостей был и Поднимающийся Волк. Молодые люди редко пировали и курили со старшими; лагерь был разделен на много компаний или кругов общества – совершенно так, как бывает в наших городах, с той только разницей, что у индейцев между различными кругами не было соперничества и зависти.

Мы, помнится, успели выкурить только по одной трубке, как в палатку вбежал молодой человек и предупредил:

– Приближается многочисленный военный отряд.

– А! – воскликнули все, и Большое Озеро попросил:

– Скорее расскажи нам все.

– Я охотился, – объяснил юноша, – привязал свою лошадь к кусту, а сам стал подползать к группе антилоп. Может быть, я недостаточно крепко затянул привязь; лошадь высвободилась и убежала назад по своему следу, и мне пришлось идти обратно пешком. Перед заходом солнца я поднялся на вершину гребня и увидел наш лагерь; на другом гребне около реки Джудит я заметил не менее пятидесяти человек. Должно быть, они обнаружили наш лагерь по дыму очагов или еще по каким‐нибудь приметам. Я подождал, пока не стемнело настолько, что меня уже не могли заметить, и поспешил сюда. Они, несомненно, совершат набег на наш лошадиный табун сегодня ночью.

– Ступайте в лагерь, – сказал быстро и решительно Большое Озеро. – Скажите людям, чтобы сейчас же шли сюда. Предупредите женщин, чтобы не кричали, не плакали и не бегали. Скорее!

Я отправился домой и рассказал Нэтаки новости, а потом снял чехол с ружья и наполнил карманы куртки патронами.

– Подожди! – воскликнула жена, схватившись за ружейный ствол. – Что ты собираешься делать?

– Да ведь Большое Озеро велел нам собраться в его палатке, – объяснил я. – Я полагаю, что у него есть какой‐нибудь хороший план действий.

– Да, он мудр, – согласилась она, – но ты не пойдешь туда, чтобы тебя убили воины из вражеского отряда. Оставайся здесь со мной.

– Но как же наши лошади! Не могу же я прятаться в палатке и позволить неприятелю угнать их.

– Неважно. Пусть угоняет.

– Но, – возразил я, – если я останусь здесь, подумай, что скажут люди. Они будут называть меня трусом, будут говорить тебе: у твоего белого сердце женщины, сшей-ка ему несколько платьев.

Это положило конец спору. Жена просто села на ложе, накрыв голову шалью, и я ее покинул. Признаюсь, у меня не было бешеной жажды битвы. Веселый огонь в очаге палатки, удобное ложе и трубка с длинным чубуком дороги всем, кроме безрассудного юноши, который только и думает, что о войне. Большое Озеро был прирожденный мастер тактики. За несколько минут, потребовавшихся на то,