Империя Вечности - Энтони О'Нил

В апреле тысяча восемьсот пятьдесят пятого года хитрый, как лис, новый император Франции (а также его супруга Евгения) с почетом был принят в Англии. Он провел четыре чудесных дня в стенах Виндзорского замка, посещал балы, театральные оперы и пышные пиры, вальсировал с королевой Викторией в галерее Ватерлоо, сочувственно выслушал ее сетования на тяжкое бремя всех монархов, обменялся сведениями об ужасной Крымской войне, в которой их государства выступали союзниками, и так очаровал королевскую семью, что при его уходе все дети ревели, будто младенцы.

Нового императора звали Людовик-Наполеон; покойному Наполеону Бонапарту он доводился племянником — единственный законный сын скончался от туберкулеза в возрасте двадцати одного года. Этот коварный и самодовольный политик, наживавшийся на еще вполне осязаемой тайне своего дяди, исхитрился в тысяча восемьсот сорок восьмом году сделаться президентом Французской республики и четырьмя годами позже, подобно Наполеону Третьему, учредить в государстве Вторую империю.

Двадцатого апреля ее величество сопроводила щеголеватого новоиспеченного Наполеона к прославленному чуду британской архитектуры, хрустальному дворцу в Сиднеме. В Египетском зале великие монархи полюбовались маской фараона Рамзеса Третьего, барельефным портретом Александра Македонского, иероглифическими надписями, принадлежащими Тиберию Цезарю, Клеопатре, Птолемею Второму и фараону Сусакиму.

— Я полагаю, — проговорил не в меру игривый император, — среди этого пантеона отыскалось место для блистательной Виктории?

В ответ очарованная венценосная собеседница грациозным жестом указала на фриз, украшенный высокопарной надписью из иероглифов, которая гласила: «На семнадцатом году правления ее величества королевы Виктории силами руководителей, архитекторов, скульпторов и художников был возведен сей дворец с прекрасным садом: здесь тысяча колонн, тысяча статуй, тысяча деревьев, тысяча цветов, тысяча птиц и зверей, тысяча фонтанов и тысяча ваз. Процветания!»

— После чего император обронил фразу, которую королева справедливо сочла весьма загадочной, — рассказывал У. Р. Гамильтон Ринду.

Они находились в просторном отделении британских древностей; когда-то Ринд неутомимо перебирал здесь национальные реликвии, сортировал их, датировал, снабжал ярлыками, сметал с них пыль, будто бы с горного хрусталя, пополняя собрание образцами из подвалов и собственных ценных коллекций.

— И что же он сказал?

— «Как жаль, что дядя не дожил до того дня, когда смог бы прочитать свое имя, начертанное иероглифами. А впрочем, возможно, все-таки дожил и это случилось где-то в Египте».

— Намек на чертог вечности?

— Тут император начал изъясняться расплывчато, а то и сознательно принялся напускать туман. Однако нет никаких сомнений: он намекал на мистическое посещение Бонапартом Великой пирамиды, хотя наверняка и сам не знал подробностей.

— А ее величество? — Ринд задумчиво поднял наконечник копья эпохи неолита. — Как она отреагировала на его слова?

— Ее величество — женщина проницательная и знает: зайца можно выманить только терпением, а не тычками. Поэтому она молча кивнула и не стала задавать вопросов, надеясь, что собеседник сам что-нибудь прибавит.

— Но он этого не сделал?

— К сожалению, нет. Впрочем, если судить по успешности визита императора, в будущем ему еще не раз представится такая возможность. В любом случае, этот разговор еще сильнее разжег интерес королевы к чертогу вечности, усилив ее решимость раскрыть его извечные тайны. Дело вновь обретает срочный характер.

— Но ведь зайца не выманить…

— Да, юноша, я помню свои слова. — Гамильтон прищурился. — Я просто хотел уточнить, не добились ли вы чего-нибудь за эти дни — такого, о чем бы я мог доложить ее величеству?

Ринд посмотрел на реликвии, невесть почему ощутив себя виноватым.

— В последнее время сэр Гарднер мало занимался вопросами археологии.

— Он все еще выезжает в Уэльс?

— Да, и не только. Порой исчезает на несколько дней.

— И увозит с собой путевые журналы?

— Увозит.

Гамильтон кивнул.

— По-прежнему не объясняя причин своих отлучек?

— Он очень… — Шотландец запнулся, подбирая слово. — Неразговорчив.

— Ну а как насчет Египта? Сэр Гарднер еще пытается воодушевить вас на путешествие?