Дракон среди нас - Ирина Вадимовна Лазаренко

отношениях, ведь столь разумное поведение ведет к спокойствию и процветанию! Да, к процветанию и благоденствию разумно поведённых и всего сообщества. Верно ли говорю я, други мои?

Стражие слаженно не то кивнули, не то икнули.

— Так что ожидаю от вас поздравлений, — и Хорёк потряс полуобъеденным гусиным крылом.

Кунь Понь скривился. Хорёк прищурился, и тут подал голос молчавший до сих пор Касидо. Изрёк заплетающимся языком:

— Раз положено, то поздравляю с назначением. А также хочу добавить, что ты редкостная падаль, Тарх-хим.

Хорёк поперхнулся, его друзья-стражие разом проснулись, а у Илидора зазвенело в ушах. В голове со щелчками вставали на места смыслы обрывочных фраз, услышанных этим вечером от углового столика.

Дракон медленно сделал шаг вперёд, другой шаг, и что-то было в его пружинисто-текучем движении такое, что привлекло внимание разъерепененного Хорька, отвлекло его от Касидо, от неловкости и возмущения, от необходимости немедленно, сейчас выдумать хороший ответ, который покажет, насколько важно дружить с ревнителем.

Илидор встретился взглядом с хмельными глазами Хорька и медленно проговорил:

— Значит, ты Тархим?

— Эй, эй!

Клинк шагнул между столом и Илидором, широко разведя руки — одна поднятая ладонь обращена к дракону, другая к столу.

— Что ты сделал с Найло? — очень спокойно спросил Илидор, поверх головы гнома глядя на Тархима.

Тот зыркнул на приятелей-стражих, ища в них уверенности и поддержки, но тщетно. Холера его знает, что видели они в стоящем перед ними безоружном человеке, который и до этого вертелся в харчевне, в котором никакой опасности не замечалось прежде, но глаза у обоих были серьёзные, несмотря на пьяную поверхностную муть.

— Йеруш Найло покинул город, — выбрал Тархим самое обтекаемое из возможных выражений.

— Вот как, — у Илидора как будто заострились скулы, он сделал ещё шаг вперёд, почти упершись плечом в выставленную ладонь Скопидома. — На ночь глядя? Один? Не попрощавшись? Надо думать, со всеми деньгами, которые ты ему обещал? Со всеми своими вещами и…

Его голос набирался каменного грохота, от которого на полках зазвенели кувшинчики.

— Илидор, — веско произнёс Клинк, и в его голосе тоже грохотнуло.

Дракон остановился, но по-прежнему буравил взглядом Тархима. Взгляд был ярый, глаза нечеловечьи — словно сотни раскалённых монет ворочались в них. У Тархима пересохло во рту.

— Он…

— Мы за ним не следили, — вымолвил вдруг один из стражих и мотнул головой, отгоняя невесть почему накативший страшок. — Тебе интересно — так иди вослед своему дружку и сам гляди. С чем он там ушёл да куда.

— Точно так, — ободрился Тархим.

Илидор чуть наклонил голову.

— Мы тут прибыльцев не пествуем, — с нажимом добавил второй стражий и положил руку на рукоять меча, прислонённого к лавке. — Вы пришли — ладно. Вы ушли — два раза ладно. Нам-то что? Пусть вас за вратами хоть собаки дерут.

— Илидор, — теперь из-за своего стола поднялся аптекарь Касидо.

Дракон плотоядно улыбнулся и громко хлопнул крыльями.

* * *

Чёрная, глухая, неизбывная безысходность обуяла Йеруша. Замёрзший, оцепеневший, заброшенный и всеми забытый, смотрел он широко открытыми глазами в непроглядную ночь и не мог разглядеть впереди ничего, кроме мрака. Он спрашивал себя, к чему же был весь его путь, к чему был весь Йеруш, — и не находил ответа. А другие голоса в голове — о да, они охотно давали ответы, но от них Найло вбивался ещё глубже в холод, мрак и безысходность. Он медленно соскользнул-погрузился в ступор и застыл там, замер, окостенел, перестал слышать, перестал думать…

Спустя примерно вечность в абсолютной тишине, темноте и беспросветности на горизонте прорезалась серая полоса светлеющего неба. А потом в лесу тихо и переливчато запела птица. Одна. Йеруш понятия не имел, какая, но было в её трелях что-то настолько искреннее, простое, жизнеутверждающее, что окостеневший кокон из Йеруша Найло вздрогнул. Что-то слабо хрупнуло в заледеневшей груди.

Небо наливалось светом — сначала это была едва заметная тёмно-серая полоса, потом она посветлела и расширилась, ушла в бело-голубой оттенок, а к одинокому птичьему голосу присоединился второй. Йеруш поднял голову и стал недоверчиво рассматривать светлеющее, наливаемое красками небо. Бледно-голубой ушёл в бело-серость и едва заметную зелень, под ним протянулся серо-жёлтый, быстро разошёлся вширь и заоранжевел. Звонко засвистела третья птица, и Йеруш с удивлением понял, что голоса в его голове молчат, а он сам ощущает себя уже чуточку менее окостеневшим и самую капельку способным чувствовать нечто кроме холода и безысходности.

Позади и справа, где высилась сумрачная громада городской стены и наглухо запертых чёрных ворот, что-то скрипнуло и потом сухо стукнуло, но Йеруш не осознал этого звука. Он смотрел на восток, на оживающее светом небо. По нижней кромке прорезалась золотисто-сияющая полоса. Она выталкивала сумрачную ночную безысходность с возрождённого утреннего неба, и безысходность бежала на запад сужающейся чёрной полосой, пока не пропала вовсе. Небо сделалось серо-бежево-рыжим, и уже десятки птичьих голосов летели в это небо — трели, свист, щёлканье, переливы сливались в звонкий, юный, торжествующий гимн нового утра, которое всегда приходит в свой черёд, когда заканчивается время непроглядного ледяного мрака.

Птичьи голоса и золотистая полоска на горизонте как будто впрыснули живую воду в тело Йеруша. Тоска, апатия, мысли о своей беспомощности и полнейшей зряшности существования казались теперь такими мелкими и недостойными того, чтобы тратить на них своё время и чувства, что Йерушу сделалось почти стыдно за них. Он смотрел на золотую полоску в небе, слушал птичий гимн и ясно понимал, что едва ли в его жизни происходило нечто более простое и животворящее, чем этот нежданный рассвет.

Йеруш расправил плечи, легко и радостно поднялся на ноги навстречу солнцу и только тогда осознал, что улыбается ему. Ведь это самая естественная вещь на свете — улыбаться навстречу солнцу нового дня, которое неостановимо и легко поднимает себя из пучин загоризонточного мрака.

Шаги за спиной он услышал в тот миг, когда птичьи голоса умолкли на долю мгновения. Услышал и улыбнулся ещё шире, задрал подбородок, а над горизонтом возник яркий до невозможности солнечный бок, золотисто-белый, ехидный и неугомоняемый.

Потом птичьи голоса грянули с новой силой, а Йеруш обернулся к тому, кто прихрустел шагами от городских ворот и встал за его плечом.

Совсем как тогда, в Старом Лесу, но ещё более вовремя. Как нельзя более.

Глаза дракона были такими же сияюще-ехидными, как золотистый солнечный свет. Как и в тот день, на