Совы во льдах: Как спасали самого большого филина в мире - Джонатан Слат

На предстоящее лето я поставил перед собой две задачи. Первая – обследовать растительность по соседству с гнездовыми деревьями и выяснить, есть ли в этих местах что-то, помимо массивных деревьев, что привлекает рыбных филинов. Мне предстояло сравнить участки, на которых гнездятся филины, с другими районами леса. Я отработал свою методологию сбора образцов растений во время экспедиции к устью Самарги в апреле 2006 года, а потом усовершенствовал процесс в Миннесоте. Для таких полевых исследований требовалось хорошо знать местные виды растений и уметь пользоваться некоторыми приборами: определять высоту деревьев при помощи гипсометра и сомкнутость лиственного полога при помощи денситометра.

Моя вторая задача отличалась от первой тем, что была связана с питанием филинов, а не с гнездованием. Мне нужно было сравнить места охоты филинов с другими участками реки на их территории. Для того чтобы провести такое исследование, надо было втиснуться в черный водолазный костюм и, вооружившись маской и дыхательной трубкой, ползать по дну речушки, пересчитывая разные виды рыб. Сбор информации о растительности и рыбе мог бы выявить важные особенности распределения этих ресурсов в среде обитания филинов и дать лучшее представление о том, какие участки нужно защищать, чтобы помочь спасти этих птиц.

В аэропорту меня встречал одетый по-летнему Сурмач, ветер трепал его пышную шевелюру. Первым делом он обратил внимание на мое чисто выбритое лицо. Зимой я всегда ношу бороду, поэтому ни он, ни российские коллеги, с которыми я работал в последние годы, не видели меня без нее. Мы разговаривали, пока ехали во Владивосток, преодолевая сумасшедшие заторы, к которым местные жители давно привыкли. Мимоходом Сурмач заскочил проведать Каткова{145}, который в это время жил в фиолетовом домике на колесах и вел наблюдения за гнездом китайского волчка, небольшой птицы семейства цаплевых. Раньше эти птицы никогда не гнездились на территории России. Болото, которое Катков считал своим домом последние несколько недель, примыкало к ведущей в город магистрали и было окружено подковой железнодорожных путей; насколько я понял, это был разъезд, куда отгоняли второстепенные поезда, чтобы дать дорогу главным.

– Я уже привык! – прокричал Катков, когда неподалеку остановился очередной локомотив.

Из открытого окна высунулся машинист и с любопытством посмотрел на нас, попыхивая сигаретой. Я понял, что здесь, на болотистой равнине, Каткова постоянно окружал ритмичный перестук колес. Его работа по замене аккумуляторов в камере и просмотру отснятого материала подходила к концу. После нескольких дней консультаций с Сурмачом мы покинули Владивосток и отправились собирать данные на север, в Тернейский район.

Из Каткова вышел отличный помощник, если не считать того, что летом его «домик» улетал в кювет ничуть не реже, чем зимой, и что зачем-то он хранил в нем запасы газет и гречки. Он ответственно выполнял работу, серьезно относился к обязанностям и не жаловался. Человек действительно старался, поэтому мне стало стыдно за то, как мы обращались с ним прошлой зимой. Я видел, что он относится к делу с искренним интересом, по-настоящему заботится о судьбе филинов и ценит мою компанию. В Тернее мы жили при Сихотэ-Алинском исследовательском центре и каждый день ездили исследовать растительность и водоемы то на один, то на другой гнездовой участок – всего их было пять, и на трех из них мы уже ловили филинов в предыдущие годы.

Я не бывал в Приморье летом с тех пор, как писал дипломную работу по певчим птицам, и теперь у меня голова шла кругом от впечатлений. Прозрачный, безмолвный, скованный холодом лес, который я привык здесь видеть, покрылся непроходимыми зарослями и зазвенел оглушительной симфонией птичьих голосов. Корольковые пеночки оглашали долину пулеметными очередями пронзительных трелей с зазеленевших вершин деревьев. Синие мухоловки пели из темных, сырых уголков леса, и их мелодичное щебетание будило во мне какие-то смутные воспоминания. Ближе к реке я вспугнул колонка, маленького юркого хищника c огненно-рыжим мехом, который тут же скрылся среди выброшенного на берег плавника. Животные редко попадались мне на глаза – большинство из них старалось избегать встречи с человеком, – но лесные обитатели, среди которых были медведи, выдры и енотовидные собаки, оставили множество следов на топких речных берегах.

Обследование участка обычно занимало у нас два дня, и каждый день мы делали по пять отчетов: три о растительности, а два о состоянии реки. Мы начинали с тщательного изучения всех видов растений вокруг гнездового дерева, потом поблизости от него, а дальше выбирали какой-нибудь случайный участок в пределах территории филинов. Что касается рек, мы собирали информацию там, где, как мы знали, птицы охотились, а также в наугад выбранном участке реки на их территории. Нашей задачей было выявить особые характеристики тех мест, где птицы охотились и гнездились.

Исследование растительного покрова происходило следующим образом: Катков с блокнотом в руках становился в центр участка, а я тем временем кружил в радиусе 25 метров, пересчитывая деревья и кустарники, попутно определяя их вид, возраст и другие особенности, а затем выкрикивал ему, что нужно записать. Стояла жара, работа была изнурительной, и колючие ветки элеутерококка оставляли на коже кровоточащие ссадины и царапины.

Что касается наблюдений за рыбой, тут все было веселее, по крайней мере для меня. Кое-как натянув на себя водолазный костюм, купленный мной в напрасной надежде, что похудею, я погружался в воду. На мелких перекатах, излюбленных местах охоты филинов, приходилось, едва погрузившись в воду, ползти по дну против течения, подсчитывая в уме различные виды рыб и их количество. Каждый отчет описывал участок в 100 метров длиной, и каждые 20 метров я выныривал, чтобы доложить о своих наблюдениях стоявшему на берегу Каткову, а тот записывал их в блокнот, шел дальше и вставал там, где мне следовало вынырнуть в следующий раз. В этих местах водилось всего несколько видов рыбы, и отличить их друг от друга не составляло труда. Спустя некоторое время Катков предложил мне поменяться ролями, но костюм оказался ему мал. Поскольку без амуниции в такой холодной воде он работать не мог, мы оставили все как есть. Эти поездки давались нам заметно легче зимних экспедиций: тут не было ни ограничений по времени, ни угрозы метелей, ни хлопот с отловом филинов. Считай себе рыб, да и только.

Как-то раз мне на глаза попались две большие, в полметра длиной, рыбины, которые притаились под корягой на дне глубокой заводи. На тот момент я провел еще не так много исследований и не знал, что это за рыба. Когда я вынырнул, то увидел, что мимо меня идет рыбак: болотные сапоги, брезентовая куртка, сигарета в зубах и удочка в руке. Он делал вид, что не замечает меня.

– Эй, – окликнул я его и спросил по-русски: – Как называется большая серебристая рыба с черными пятнышками?

– Ленок это, – равнодушно бросил он, даже не обернувшись, будто ему чуть ли не каждый день приходилось отвечать на вопрос, как называется та или иная рыба, бог весть откуда взявшимся иностранцам в водолазных костюмах.

Я нырнул обратно.

Однажды к югу от Тернея, где мы никогда не видели рыбных филинов, а только слышали их голоса, нам пришлось работать под проливным дождем. Несчастный Катков стоял на берегу и прилежно записывал на непромокаемой бумаге все, что я диктовал ему из воды. Его насквозь сырой капюшон прилип к голове и стал совершенно бесполезен. А между тем река там была значительно глубже, и я с наслаждением кувыркался в ней, словно тюлень. По возвращении в Терней Катков, весь дрожа, тихо дополз до кровати, завернулся в одеяла и не вставал до утра.

В последний день нашей работы в окрестностях Тернея мы отправились на Серебрянку, где Каткову опять пришлось нелегко. Когда я в очередной раз выглянул из воды, чтобы сообщить, сколько там форели и лосося, то увидел, как он улепетывает куда-то, размахивая над головой руками. Оказывается, он случайно растревожил гнездо шершней, и в ответ мстительные монстры искусали его так, что он опух. Закончив наблюдения, намеченные на тот день, мы пошли туда, где рукава Серебрянки сливались вместе, чтобы переправиться на противоположный берег. Притом что река здесь была достаточно глубокая – местами до четырех-пяти метров, – ее можно было легко пересечь по извилистой песчаной отмели, погрузившись в воду всего лишь по пояс. Катков пошел вброд, а я еще не снял костюма и маски, поэтому отправился вплавь, ныряя время от времени, чтобы видеть дно