Умберто Нобиле и «Италия» на Северном полюсе. Политика и история по неопубликованным документам 1928–1978 гг - Клаудио Сиколо

«Я был довольно удивлен, – пишет он, – что командир „Читта ди Милано“, зная, что у него нет самолетов, даже не обратился к шведам. Я нисколько не сомневался, что шведская экспедиция очень тщательно провела бы разведывательные полеты, поскольку они обладают подходящими для этого самолетами»[656].

Такое же мнение высказал и Нобиле в своих воспоминаниях 1945 года[657] и Трояни в своих записках 36 лет спустя, когда из-за странного решения прекратить поиски он резко осудил Цаппи, Романья, Сирианни и («возможно») Бальбо[658].

Самойлович, Нобиле и Трояни скорее всего не знали закулисную сторону переговоров, которые давно уже шли между итальянцами и шведами, и последний отказ Торнберга стал их кульминацией и завершением.

12 июля итальянские гидросамолеты находились в Кингсбее и были готовы к вылету, двигатели были заменены[659], но летчики настойчиво говорили о рискованности полетов и о том, что необходима поддержка малых самолетов с лыжами.

Сотрудничество со шведами было необходимо, но те следовали своей программе, при этом совершенно не координировали ее с итальянцами.

Вечером 12 июля шведам стало известно от Пауля Ораса, комиссара корабля «Красин», что русские виделись с капитаном альпийских стрелков Дженнаро Сора и голландским проводником Андреасом Ван Донгеном на острове Фойн, спасли Мариано и Цаппи и что они направляются к «группе Вильери». Тогда Торнберг решил организовать свою собственную экспедицию спасения «группы Вильери». На базе в проливе Хинлопена он собрал команду, состоящую из большого финского самолета «Турку» и своих гидросамолетов «Ханса Бранденбург», затем по опробованной схеме, ранее использованной при спасении Нобиле и Лундборга, спас Сора и Ван Донгена[660]. 13 июля шведская команда была в Кингсбее на корабле «Читта ди Милано», куда они доставили двух спасенных[661].

В тот же самый день, 13 июля, Романья снова поговорил с Торнбергом насчет того, чтобы он дал ему «Мот». Швед, имея свои планы по спасению, снова отказал, мотивируя приказами своего командования, и отверг предложение использовать другие самолеты своей команды:

«Сообщение о просьбе к командиру Торнбергу из моего 303, – телеграфировал в Рим Романья, – ответ следующий: „Благодарю очень любезное письмо тчк Мне жаль, но согласно моим нынешним приказам только мои летчики могут летать на наших самолетах, кроме того прошу учесть, что успешная работа с самолетами Мот зависит от четкой кооперации с другими моими самолетами и от подготовленности летчиков к посадке на лыжи тчк Мое почтение подпись Торнберг тчк“»[662].

Итак, шведы решили не сотрудничать с итальянцами в поисках дирижабля, упустив самый благоприятный для поисков момент; этот факт полностью опровергает свидетельства в мемуаристике.

Их отказ, который они объясняли решениями высшего начальства, на самом деле был продиктован желанием действовать самостоятельно, в личном контакте с Нобиле, поддерживая связь с «Красиным» через Пауля Ораса.

В действительности, только 16 июля они сознались Орасу, что у них был прямой контакт с Нобиле, которым они не воспользовались[663].

Отказ шведов подтвердил Торнберг 17 июля, когда в беседе с Романья он отказался дать свои самолеты[664]. Несколько дней спустя, 20 июля, шведская команда получила приказ возвращаться[665].

Сотрудничество Торнберга ограничилось его корыстным интересом получить два самолета от немецкой фирмы «Хенке» типа D24 с соответствующим экипажем[666]. Однако, в конце концов, Сирианни, понимая, что большие итальянские гидросамолеты задерживаются, распорядился о вылете двух итальянских М18 с летчиками Маддаленой и Пенцо[667].

Новые кампании журналистов против итальянцев, начавшиеся после смерти Мальмгрена, выступления Муссолини от имени итальянского правительства и личные выступления Нобиле, доклад Торнберга

Тем временем, спасение Мариано и Цаппи и неясные обстоятельства смерти шведского ученого Финна Мальмгрена вызвали новую шумную журналистскую кампанию, порочащую имя Нобиле и Италию[668]. Все началось на борту ледокола «Красин», где был устроен допрос Цаппи и Мариано, которых заподозрили в смерти шведа. Вскоре такие разговоры начались и на «Читта ди Милано». С борта корабля журналисты посылали по всему миру новости и комментарии, полученные от потерпевших и экипажа «Красина». Широкую известность получили ядовитые заметки электрика «Красина» Мартина Лемана, позже в виде дневника опубликованные французским журналистом-коммунистом Морисом Парижаниным[669].

По очевидным причинам, связанным с национальностью Мальмгрена, главным образом в Швеции распространилось мнение, что над экспедицией Нобиле надо провести международный суд. Шведская печать ополчилась, в частности, на итальянцев, обвиняя их в том, что их знаменитый соотечественник был оставлен и обречен на верную смерть[670].

16 июля 1928 года Муссолини отозвался, послав длинную телеграмму министру Асканио Колонне в Стокгольм. Муссолини приказал Колонне прояснить шансы итальянского правительства в случае, если Швеция действительно пожелает начать расследование, и постараться предотвратить эту инициативу:

«Прошу Вашу Милость, – пишет Муссолини, – отправиться к Министру иностранных дел, чтобы убедиться, действительно ли намерение означенного правительства просить итальянское правительство провести расследование с участием шведского и норвежского правительств для уточнения вероятной ответственности за кончину профессора Мальмгрена. Если такое намерение Вам подтвердят, но при этом инструкции в этом направлении еще не даны шведской миссии, либо в случае, если таковые инструкции уже даны, но могут быть отозваны, прошу Вас уведомить означенное правительство, что было бы уместным отказаться от таковых, поскольку значение, которое итальянское правительство должно бы придать этому шагу, если бы пришлось его сделать, не может быть положительным»[671].

Далее в телеграмме Муссолини было выражено намерение просить Мариано и Цаппи составить рапорт, в котором они должны подтвердить то, что уже рассказал Цаппи, то есть описать чрезвычайно тяжелый путь, который им пришлось пройти вместе с Мальмгреном, о смерти последнего, которая была исключительно жестом великого благородства и гуманности шведского профессора.

Муссолини объяснял также политическое значение этой версии: так можно было бы спасти честь обеих наций, и итальянское правительство тому гарант. А в случае, если шведское правительство уступило бы давлению печати, желавшей начать международный процесс, это приобрело бы вид обвинений в адрес итальянских офицеров, с неприятными и тяжелыми последствиями для всех:

«Если дружественное правительство, – пишет Муссолини, – ради сдерживания враждебной нам кампании с открытой душой захотело бы покончить с инсинуациями, дав ход процедуре расследования, оно бы, само того не желая, поддержало обвинение и показало бы, что этими тремя людьми овладели постыдные низкие чувства, из-за которых и наступил разлад»[672].

В конце телеграммы Муссолини выдвинул предположение, что Италия могла бы инициативно подготовить расследование ради сохранения доброго имени обеих