Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

— Святой человек! — орет Сыч. — Ты тут?

Нет. Не слышит.

Сыч понял, что все придется делать ему, подъехал ближе к двери, посмотрел на нее, слез с коня. Подошел к лачуге и вдруг остановился. Замер. Потом повернул голову, приложился щекой к двери, прислушался.

— Ну, чего? — не терпится знать Волкову. — Чего там?

Сыч повернул к нему лицо и сказал:

— Кровищей воняет, экселенц.

— Человеческой? — спросил Увалень с заметной тревогой.

— Да разве я тебе пес, чтобы разобрать, — со злым весельем ответил Фриц Ламме. — Вот дурень, а.

Увалень молчал, все молчали. А Сыч достал из рукава свой мерзкий нож, его лезвием аккуратно отворил дверь лачуги, заглянул внутрь и долго смотрел.

— Ну, видно что?

— Темень, но теперь точно скажу, кровищей оттуда несет. Из халупы его. Максимилиан, ты бы соорудил свет какой. Так ни черта не видать. Окон-то нет.

— Да как же я тебе его сооружу, нет у меня лампы, — возразил юноша.

— Ну, может, факел какой, — продолжил Сыч, все еще пытаясь разглядеть, что внутри.

— Да из чего? — все упрямился Максимилиан.

— Найдите! — сказал Волков резко и повернулся к Увальню: — И вы, Александр, помогите ему, веток сухих найдите.

Оруженосцы резво соскочили с лошадей, начали искать сухие ветки, полезли в кусты. А кавалер сидел на коне и думал, что зря он отказался от привычки носить кольчугу. Раньше повсюду был в ней, и ничего, что рубахи изнашивались быстро, зато он всегда себя спокойно чувствовал, в кольчужке-то. А один раз, в секрете когда стояли, так она ему жизнь спасла, когда враг про секрет вызнал и налетел внезапно.

А сейчас только колет надел и ездит по поместью, словно у себя по дому ходит. Волков привычно потянулся к эфесу меча. Побарабанил по нему пальцами. Ну, хоть меч при нем.

⠀⠀

⠀⠀

⠀⠀

Глава 14

⠀⠀

— Матерь святая заступница, нога!

Негромко сказал, но вокруг так тихо было, что все услышали. Повернулись к нему, Максимилиан тоже перестал ветку ломать.

— Нога, говорю, вот она, — продолжал Увалень, глядя вниз и медленно отходя от куста.

Все замерли, как остекленели. Кроме кавалера.

— Где?! — рявкнул Волков, чтобы своих людей в чувство привести. — Где нога?

Все: и Сыч, и Максимилиан, и Увалень — вздрогнули от его окрика. А он только обозлился от их робости и сказал еще громче и еще злее:

— Покажи, где нога, ну!

— Так вот она. — Увалень стал веткой выскребать ногу из-под куста, пока не вытащил ее на открытое место.

Кавалер подъехал на пару шагов ближе. Волков не раз видел отрубленные ноги. Эта была не отрубленная. Он не мог сказать, как ее отделили от человека в районе колена, по суставу, но точно не отрубили.

— Ну, чего застыли-то? — снова заговорил он, рассмотрев ногу. — Давайте уже зайдем в дом.

Пришлось ему самому слезать с лошади. Сыч достал огниво и разжег пучок сухих веток, что собрали оруженосцы. Волков забрал у него огонь и подошел к двери лачуги. Да, острый запах, который не с чем не спутаешь, так и ударил в нос. Кровища, как сказал Сыч.

Волков поднял быстро прогорающий факел из сухих прутьев повыше. Домишко был скуден. В глаза сразу бросилась постель из глины, заваленная старыми козьими шкурами, над ней образа да распятие. На постели Писание лежит. Еще очаг с висящим над ним котлом. Все самодельное, грубое, сделанное без искусства. А вот стол был хорош, крепок и велик, на четверть дома. Сыч, вошедший за кавалером следом, тут же нашел на нем среди посуды лампу, зажег ее и выругался, увидав то, что Волков уже видел:

— Дьявол, это что, монах наш?

— Ну а кто еще? — ответил кавалер.

На большом и крепком столе стояла огромная клетка из крепких кованых прутьев. С дверцей, с петлями для замка. Была она похожа на те клетки, в которых держат птиц, только в эту клетку легко вместился бы вставший во весь рост взрослый человек, лечь бы он в ней не смог, только стоять или сидеть.

В клетке был монах, святой человек, отшельник. Сидел, привалившись к прутьям. Голова запрокинута, лицо белее бумаги с серым оттенком. Глаза открыты, смотрят в закопченный потолок. Дверь клетки заперта. Замок висит. Но все-все вокруг залито кровью. И одежда его грубая, и стол, и пол. Кровь уже запеклась давно, стала черной.

— Не уберегла его клетушка-то, — сказал Сыч, поднося лампу поближе.

Да, не уберегла. На полу рядом со столом лежала рука, оторванная в локте. Ее, так же как и ногу, не резали, не рубили — рвали ее, отрывая от человека, рвали с хрустом, кости в локте в крошево превращая.

— Грыз его зверь. — Фриц Ламме присел на корточки и стал рассматривать руку, а затем полез под стол и достал оттуда еще один кровавый обрубок. — Вот, значит, и вторая. Он монаха за руки ловил, через клетку вытягивал и отгрызал. Не приведи Господи такой конец, вот уж натерпелся святой человек. Уж лучше четвертование, там хоть топор острый.

— А вторая нога есть у него? — из дверей спросил Увалень.

— Вы бы там свет не закрывали. Отойдите с прохода, — велел Сыч ему и Максимилиану, — и так ничего не видно.

— Максимилиан, езжайте в деревню, возьмите телегу и четверых солдат, скажите, что заплачу, но о том, что за дело, не говорите, — распорядился Волков. — И попа какого-нибудь захватите, чтобы отшельника схоронить.

— Да, кавалер, — сказал юноша и ушел.

— А вот и вторая нога, — нашел ногу Сыч. Та была в клетке, монах на ней сидел, но нога тоже оказалась почти оторвана. — И ключ вот. Да, не уберегла клетушка святого человека. Видно, тутошний зверек посильнее его святости оказался. Не совладал, значит, монашек.

Фриц Ламме говорил все это, не выпуская лампы из руки, не переставая заглядывать под стол, рассматривать клетку и убиенного. Он все высматривал и выискивал что-то.

— Ну? — спросил у него кавалер. — Чего ищешь-то?

— Думал, хоть клок шерсти оставит зверюга. Ничего нет. Надо собачек сюда.

— Не берут его след собаки. Сам же видел, хвосты поджимают и под копыта конские лезут, даже не тявкают.

— Это да, —