Небо красно поутру - Пол Линч

Койл приблизился к лошади, и взял поводья, и развернул животину, а когда снова глянул себе за плечо, собака вернулась. А ну пшла к окаянному. Койл вывел лошадь обратно через те ворота, в какие въехал Хэмилтон, и закрыл их, и поглядел на собаку, наблюдавшую из-за них.

Дождь прекратился, и он провел лошадь тропою под прикрытие деревьев, минутку постоял и послушал. Ох будьте, пожалуйста. Бодрый пересвист черного дрозда и все остальное – как и должно быть. Под сенью дерева срезал путь к холмам, неуклюжее это шествие, притихшее с обмякшим трупом, не положенным ни в какой гроб, кроме уклончивого воздуха, и обмыт он для погребенья своего лишь ихором из растворенных вен своих, а никаких плакальщиков, кроме этой черной собаки, нигде и не видать. Деревья расступились, и земля склонилась к Друмлишу, где подошли они к ручью, вода шуршала по камням, словно наблюдавшие шептуны. Лошадь он привязал и снял пиджак. Старый твид, ношенный и вытертый по краям, теперь настоялся на потемнелой крови. Он заметил, и выругался, и стукнул себя кулаком в челюсть. Дурила ж ты. Пиджак вымыл он в воде, и пятно ослабло, но осталось, и он его отжал и понес в руке, а потом повесил лошади в подпругу. Снова нагнулся к потоку, и черпанул пригоршни воды холодной и целебной себе в рот, и подвел лошадь и дал напиться ей, собака ж наблюдала из деревьев, а тело мертвеца свешивалось с лошажьих боков.

Они оставили реку и вышли на проселок, и Койл высунул нос из тени, и только-только сделал он это, до ушей его донесся колесный перекат, и он уловил взглядом, что из-за поворота слева медленно образуются какие-то очертания. Дыханье у него резко прервалось, и он повернулся и задом загнал лошадь в деревья. Из листвы наблюдал он за человеком, в котором узнал Харкина, чернолицего и бородатого: вел он мула и повозку к поселенью из белых домиков, что расселось дальше по дороге близ Миналека. Шествие это приближалось безо всякой спешки, Койл страшился глаз человека, тупо глядевших вперед. Лошадь зафыркала, и рука Койла дотянулась и обхватила ей морду, дабы успокоить животину, и сопеть она прекратила, и тут же человек тот оказался прямо перед ним, каждый шаг его – миг, растянутый во времени, словно вечность, в которой не жить ему. Иисусе, была бы прямо тут яма, так и забрался бы в нее. Дыхание его удавлено в глотке, но вот уж прошел человек мимо.

* * *

Изумрудная листва принялась редеть, и он вышел из-под укрытия деревьев в Минтикате, где земля сделалась мышастой. Стебли усыпанных цветками сорняков слабо лиловели по вересковой земле, и дождь падал холодно и непреклонно на эту топь, под низом черную и принимающую. По всему торфяному царству ни единой вехи для человека, и он шел, покуда не встретил сломанное дерево, белокостное и обугленное от давно отгоревшего пожара, когда в него ударила молния.

Тело он тащил с седла, пока оно не стекло под собственной тяжестью и не ударилось оземь так, словно кость треснула. Унылый взор старых холмов – наблюдателей события сего, да на ветерке дуновенье пота и крови. С неба слетела одинокая ворона-падальщица, вся в черном, посидеть на дереве. Бесстрастно поглядела она на это зрелище, обозрела бессловесный пейзаж и каркнула единственную ноту проповеди, прежде чем склонить набок голову и взлететь.

Койл присел на корточки, и сцепил руки с телом, и потащил его спиной к болоту, и повернулся, и руками покатил его вперед. Мертвые глаза крутнулись, затем утопли в темном саване воды. Он его подпихнул ногой и понаблюдал, макушка трупа слабо сияет, пока не слилась с пустотою воды. Он стоял, покуда тело не скрылось, и тут увидел, как из-за предела подает ему знаки одинокий сапог, и поднял он скелет палки из-под дерева, и дотянулся до пропасти, и подпихнул его. Буек этот остался, однако, маячить, и он подтолкнул его сызнова, но тот все равно держался на месте упорно. Дождь давил с неба все сильней. Он остался возле бочажины на коленях, земля промоклая, а глаза у него впали.

Не могу я перед собою прикидываться, никак не могу. Я это сотворил, вот и весь сказ.

Громадная тяжесть тучи откатилась назад, чтоб явить послабленье голубизны, а потом опять потемнело, и когда встал он и повернулся к лошади, никакого животного присутствия было уже не разглядеть на том пустынном участке болота, если не считать неумолимого взора гончей.

* * *

Сколько лошадь без всадника простояла на дворе незамеченной, никто сказать не мог. Она призраком вошла на конюшенный двор, глаза дикие, а бронзовая шкура пушится колючками. Белизна бабок ее заляпана грязью, а морда измазана кровью. Вызвали Фоллера, и тот пришагал из дому, черные сапоги сияют, а холодные глаза – в их бездвижном положенье улыбки. Вокруг лошади, бормоча, сгрудились работники, и кое-кто из них встревоженно поглядывал на человека в надежде, что он предоставит им какое-то заверенье или объяснение касаемо природы того, что лежало пред ними, но тот при виде лошади без всадника не проявил никакого чувства. В длинные ладони свои взял он голову зверя и посмотрел на алый гобелен, осмотрел плоть животного, нет ли где увечий, а когда ничего не отыскал, коснулся пальцем влажного вещества и заговорил себе под нос словами, что собравшимся были ясны, как день: кровь то была не лошадиная.

Джим стоял, вороша сено в сарае, когда в сумрак ступил работник.

Вернулась лошадь Хэмилтона, а всадника нету, да и кровь на ей, сказал он.

Джим воткнул вилы в сено и вышел наружу. Протолкался между людей, все крепче сжимая зубы. Руку положил он зверю на бок, и повыдергивал из шкуры колючки, и тихонько поговорил с кобылой. А когда развернул лошадь, увидел пиджак, свернутый под постромки, и нагнулся, и тут же узнал, чей это пиджак, и поразило его, казалось, громадной и мгновенной тяжестью. Толковали о поисковом отряде, а потом у плеча его возник Фоллер. Распоряжался он, не повышая голоса, после чего дотянулся поверх Джимовой головы, и взял пиджак, и развернул его. Расправил перед собою в воздухе, а потом зашагал к дому с находкою в руке. Люди отложили орудия свои и пошли к надворным постройкам за куртками, а Джим отвел лошадь в конюшню. Направил ее в стойло, и потер ей нос, и взял сена, и пристроил ей ко