История одного филина - Иштван Фекете

в тот момент как-то сумел угадать тоску филина, потому что отвел глаза и подумал о широкой реке, о вольной воле, о которой люди любят порассуждать, а дикие птицы и звери живут ею — в неволе же рано или поздно гибнут.

— Не будь так далеко тот край и река, возле которой ты родился, пожалуй, я отпустил бы тебя на волю… Но ведь тебя подстрелят в пути, почти наверняка…

Ху ничего не понял из того, что говорил человек, но звук его голоса был спокоен и мягок, и Ху снова прикрыл глаза, будто его укачивала дрема.

Человек ушел, а вместе с ним убрался и Мацко. Филин словно бы чуть успокоился, позабыл о снедающей его тоске, когда подле его хижины появился другой человек и снова приставил к дверце три камышовые вязанки.

— Ну что, так тебе лучше? — добродушно заговорил человек. — Одного только в толк не возьму: если уж и ты решил распоряжаться, то сделай милость, открой секрет, как ты сказал о своем желании хозяину…

Шаги Ферко стихли во дворе. Камыш глушил шум, свет, и теперь в камышовой хижине опять царил полумрак.

«Человек понял меня!» — размышлял Ху и, распустив перья, взгромоздился на жердочку.

«Человек иногда бывает добрым…» — подумал Ху, но и так и не успев додумать, задремал и во сне опять перенесся в прошлое.

Йошка Помози в тот вечер приятно проводил время в гостях у Янчи.

— Ваши часы случайно не отстают? — взглянул он на громко тикающие ходики. — Мне велено быть у аптекаря к одиннадцати…

— Часы точные, — успокоил его Янчи, — да и отец предупредил, что вернется к одиннадцати. Пошел сторговать пару лошадей, чтобы и я занялся извозом, да только мне страсть как неохота…

— Видишь ли, Янчи, не всегда-то бывает возможность заниматься тем, к чему есть охота…

— Я понимаю, но все-таки… Ты знаешь, я хочу стать лесничим. И господин аптекарь сказал, что поможет мне в этом, как войду в годы. Да и войне этой не век же тянуться: рано ли, поздно ли кончится…

— Только бы Венгрию в нее не втравили! — покачал головой Йошка. — Мой начальник, по-видимому, того же опасается, хотя и не говорит прямо.

— Господин полковник?

— Он самый. Только болтать об этом не следует. А он, то есть господин полковник, иногда говорит такие вещи, что их по-другому и не перетолкуешь… Ты правильно сделаешь, если пойдешь в лесничии. Дело это интересное. Да только подождать надо еще пару годков, сейчас ты еще молод…

— Конечно, — согласно кивнул Янчи, — и тут прав отец: он говорит, что лошадь она лошадью и останется, а деньги, если так пойдет и дальше, скоро превратится в бумажки.

Йошка одобрительно тряхнул головой, и разговор на минуту прервался, в тишине лишь размеренно тикали ходики, и маятник ронял секунды в полумрак комнаты.

Но оба приятеля думали об одном и том же.

— Поглядываешь иногда на пещеру?

— Даже выпросил у господина аптекаря бинокль. Но все попусту! Ведь я же своими глазами видел… Не скажу, что и птенцов тоже видел, как падали. Может, тогда они еще и не вылупились… а может, так малы были, что и не углядел их в пыли и обломках. Но старых филинов видел точно… вот как вас сейчас вижу, дядя Йошка. И в реку они попадали уже мертвыми, можете мне поверить…

Пробудившись, Ху почувствовал себя затерянным и одиноким, как бы отрешенным от мира, и очень голодным, ибо что проку от удачной охоты в том, другом, мире, мире грез, куда его столь неудержимо тянуло. Но, видимо, время настоящей охоты и пробуждения на воле еще не пришло. Но вот появился Ферко, приход которого всегда означал, что голод филина будет утолен, и, конечно же, за ним по пятам прибежал Мацко, но человек тотчас удалился.

— Получай свой ужин, Ху, — сказал Ферко. — Пошли Мацко, не будем мешать филину…

Мацко согласно вильнул хвостом, что на собачьем языке означало: «Приказ есть приказ»… И филин снова остался один, а перед ним на полу — тушки четырех воробьев, таких аппетитных, что перед ними поблекли все остальные картины, и он почти позабыл и выступ скалы, и реку, и звездное небо, и волю…

Ху больше не размышляет о том, отчего он так голоден после самой добычливой охоты в своих ночных грезах… Филин подхватывает ближайшего воробья и ловко перекидывает его, чтобы удобнее было, и глотает.

Затем второго.

Потом следует небольшая передышка, необходимая филину, чтобы насладиться добычей, он чувствует, как удобно ложится внутри вкусная пища и начинают свою работу желудочные соки. Так проходит минут десять, филин дважды принимается ворошить клювом перья, почесываться, чтобы скоротать время, хотя возможно, что под нежным пухом укрылось насекомое. Много их быть не может, потому что когда Ху привезли, агроном посыпал его каким-то порошком, уничтожающим паразитов. Но филин мог их набраться потом, например, подцепить от подстреленных птиц, ведь пернатые только в редких случаях уберегаются от паразитов.

У третьего воробья Ху тщательно выщипал крупные перья хвоста и крыльев: первые два воробья снабдили его достаточным для хорошего пищеварения количеством костей и перьев, а четвертого Ху ощипал дочиста и даже голову ему оторвал и отбросил.

Покончив с едой, филин Ху сидел, ощущая приятную сытость, взлететь на жердочку ему было лень, он лишь вспрыгнул на низкий камень, для чего почти не понадобилась помощь крыльев. От еды по телу его разлилось живительное тепло. Если б сейчас близился день, а не ночь, Ху спокойно захлопнул бы свои огромные глазищи, готовясь но сну. Но вступала в свои права ночь, что странно, правда… но — если уж Ху насытился — можно перенестись в другой мир с его вольной ночью. Человеку не дано знать, как сливались и сменяли друг друга в крохотном мозгу филина сон и реальность, но, очевидно, что для того чтобы разум и чувства филина обрели гармонию, ему надо было бы однажды пробудиться в знакомой пещере, чтобы после сладостных грез ощутимой реальностью оказались бы не камышовая хижина и неволя, а место, где он родился.

Потом прошло много скучных дней: филину не снились сны, его не брали на охоту, больше того, бывали дни, когда и еды выпадало совсем мало.

Весна летела на крыльях, так что в работе никак за ней не поспеть, и агроном совершенно забыл о филине, забыл о нем и Ферко, успокоенный мыслью, что «филин даже не заметит, если не кормить его несколько дней…»

Мнение его — в такой упрощенной форме — неверно.

Подобно любому живому существу,