Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

многие другие) активно боролся за установление нацистского режима и потом собственноручно совершал преступления против человечности, их не волновал. В итоге Зандбергеру даже не пришлось ждать десять лет. Его освободили в 1958 году вместе с тремя последними военными преступниками, содержавшимися в тюрьме Ландсберг. В отличие от его жертв, судьба подарила ему еще пятьдесят два года жизни; он умер в 2010 году.

“Долой нацистское правосудие!”

Общественное мнение в Западной Германии в 1950-е резко разделилось. Освобожденных из тюрьмы военных преступников встречали цветами. Мартин Хайдеггер, которого считают либо величайшим философом ХХ века, либо его величайшим шарлатаном, упрямо отказывался дистанцироваться от своей любовной интрижки с нацистами. “Тот, у кого мысль велика, способен на великие ошибки”[7], – провозгласил он, словно серьезная ошибка – доказательство великого ума169. В суде многие из преступников не показывали следов раскаяния, а если и показывали, то в очень малой степени. Один из них не видел ничего страшного в том, что он, выполняя извращенный медицинский эксперимент, бросал взрывчатку в толпу русских военнопленных, и говорил, что это не было убийством “совершенно невинных людей”. Другой сказал, что осознал “неправильность” массовых казней, только чтобы добавить, что “нужно было найти другие способы избавиться от евреев”. Третий ссылался на давление командиров, приказывавших расстрелять партизан; то, что он потом расстрелял их детей, было актом милосердия, “поскольку они не могли существовать без отца и матери”170. Эти три заявления были сделаны через семнадцать лет после войны.

Мягкие приговоры и случайный характер таких судебных процессов постепенно усиливали народное возмущение. Часто думают, что критические реакции начались в 1963 году с судов над служившими в Аушвице или в 1968-м с бунта поколений. Это неверно. Не было никакого резкого перехода от амнезии в один год к столкновению с прошлым на следующий. Скорее правосудие и общественная реакция начиная с 1950-х следовали друг за другом, как волны прилива. После суда общественный интерес должен был схлынуть, но каждая новая волна поднималась все выше. Демократические институты и свободная пресса создавали для этого благоприятную обстановку, но важнее были политические протесты, общественные движения и смелые люди, настаивавшие на более критическом отношении к прошлому.

Аденауэровскую Германию (1949–1963) часто изображают сухой и скучной, как Бонн, ее провинциальная столица. Действительно, в Бонне Аденауэр правил почти как самодержец. Демократия для него означала, что каждые несколько лет люди идут на выборы, чтобы избрать правящую партию с ним самим во главе, а уж он-то знает, что для них лучше. Роль граждан состояла в одобрении, а не в публичных дискуссиях и тем более не во вмешательстве в дела власти. Точно так же Аденауэру удалось определить основной стратегический курс этих лет: интеграция в сообщество западных стран, вооружение и вступление в НАТО в 1955 году. За успех, однако, пришлось заплатить. Новую армию, Bundeswehr, удалось организовать только через массовую агитацию. Есть некоторая ирония в том, что Аденауэр закончил политизацией миллионов граждан. Динамичная протестная культура набирала обороты. Она была смесью старого и нового, возрожденной среды профсоюзов и юношеских объединений, подобных социал-демократическим Falken (“соколам”), и новых низовых движений против армейского призыва и ядерного оружия. Они питали общественный протест против официального правосудия.

Так, например, в 1950 году в Билефельде, протестуя против снисходительного восемнадцатимесячного приговора гестаповцу, осужденному за пытки, 40 тысяч человек провели марш, а рабочие сложили свои инструменты. На плакатах было написано: “Долой нацистское правосудие!”; это была самая многолюдная демонстрация в истории этого западногерманского города171. В сентябре того же года пресс-атташе Гамбургского сената, прогрессивный журналист Эрих Лют, открыл Неделю немецкого кино призывом к владельцам кинотеатров проявить “Charakter” и бойкотировать новый фильм Файта Харлана, режиссера печально знаменитого нацистского “Jud Süss”172.

Это событие запомнилось как важный этап в конституционной истории. Харлан был осужден в 1949 году по союзническому Закону № 10 как соучастник преследований; дело было инициировано социал-демократами и жертвами нацистского режима. Гамбургский суд не нашел прямой причинно-следственной связи между Харланом как автором пропагандистского антисемитского фильма “Jud Süss”, который посмотрели 19 миллионов немцев, и убийством евреев. Тем не менее Верховный суд в британской зоне счел фильм разжигающим ненависть. В апреле 1950 года новый суд нашел, что действия Харлана действительно подпадают под определение преступлений против человечности, однако в приговоре руководствовался старым германским кодексом (статьей 52) и постановил, что Харлан действовал под давлением. Режиссер остался на свободе, но был морально осужден.

Киностудия подала иск против Люта за слова о том, что показывать фильм было бы неприлично. В 1951 году гамбургский суд угрожал Люту штрафами и тюрьмой, если тот не откажется от своих слов. Семь лет спустя, в 1958 году, Конституционный суд наконец вынес решение в пользу Люта и постановил, что основные права, в частности свобода слова, имеют приоритет над нормами гражданского права – такими как “приличия” (gute Sitten)173.

Не менее важным было и то, что происходило вне зала суда. Лют, который провел нацистские годы, сочиняя рекламные тексты для инженерной фирмы, не собирался сдаваться. Он отказался уладить разногласия с киностудией во внесудебном порядке. Это был вопрос нравственности, а не денег, объяснял он. Новый фильм Харлана “Unsterbliche Geliebte” (“Бессмертная возлюбленная”) мог быть безвредной романтической драмой, но нацистское прошлое не дает режиссеру права быть частью немецкого кинематографа. Фильм с его именем в титрах вызовет боль у миллионов жертв. Лют чувствовал, что это будет мешать нравственному возрождению Германии174. В течение следующего года по всей стране прошло шестьдесят демонстраций против Харлана; в ряде случаев молодые люди штурмовали кинотеатры и срывали показ фильма175. Некоторые должностные лица в Гамбурге, Франкфурте и Кёльне поддержали бойкот. В 1954 году Харлан попытался изобразить раскаяние и сжег якобы последний негатив фильма в поле под Цюрихом. Приглашенные им представители еврейских организаций не пришли. Впрочем, это был не последний скандал, связанный с именем Харлана. В 1957 году Немецкая федерация художников снова призвала к бойкоту, на этот раз – его фильма “Anders als du und ich” (“Иначе, чем ты и я”), хотя и не за диффамацию гомосексуалистов, а за то, что современные художники изображались в фильме “декадентами” в духе нацистских нападок176.

Дело Харлана показывает нам моментальный снимок противоборства сил в Западной Германии 1950-х годов – широкого понимания союзниками преступлений против человечности с одной стороны и германского уголовного кодекса – с другой. Это противоборство, закончившееся недвусмысленным утверждением верховенства нового Основного закона, также раскрывает центральную роль общественной агитации и морального давления, существовавших между этими силами, которые, реагируя