ПРОДЮСЕР-САН, том 1: я оказался в корпорации, где меня ненавидят - Энн Санни

Гурудзи развернулся на месте и выбежал из зала.

— Сука ты, Рюичи, — напоследок бросил он.

Вокруг повисла могильная тишина. Персонал перестал работать и уставился на нас..

— А вы что смотрите? — гаркнул я. — Начало через двадцать минут. У вас что, работы нет?

В кресле мне больше не сиделось. Руки дрожали, так что я подошёл к звукотехнику в смешной розовой кепке и попросил закурить. Он выдал мне сигарету, затем несколько раз чиркнул зажигалкой, чтобы её поджечь.

Курение действительно успокаивало. Ладони перестало трясти, чувство чёрной обиды прошло, а голова стала лёгкой и даже начала немного кружиться. Закашлявшись, я потушил сигарету. Теперь мне стало понятно: почему Намия-сан так много курит? С такой работой не то что курить, а дымить как паровоз будешь. Интересно, кто из них берёт друг с друга пример — Намия или Томоко?

Свет выключился. Я стоял за кулисами и грыз палец от нетерпения. Томоко выплыла на сцену в платье Рассказчицы, Дзюнко стояла возле меня и перебирала листья плюща на платье Принцессы.

— Мотор! — раздалось над сценой.

Заиграла меланхоличная музыка Касиваги-сана. По сцене поплыл тягучий скрипичный минорный мотив.

(Рассказчица, отстранённо):

Говорят, что за гранью времени стоит золотой дворец. Он сотворён из чистого света. Внутри живёт космическая сущность, которая охотно делится своим светом.

(Принцесса Июнь, мягко и ласково):

Сияет небо, и день как мёд,

Но никого рядом нет.

Хочу плясать и радоваться, но вот —

Никто не скажет просто "привет".

Так пусть же кто-нибудь придёт,

с красивой душой, с потерей в груди.

Пусть, как ласточка, ко мне влетит —

И в вальсе вечной радости никуда больше не улетит.

(Рассказчица):

Это — дар? Или всё же проклятье? Кто сказал, что богам не положено знать, что такое "одиночество"?

(Принцесса Июнь):

Есть запретная старая песня,

на обратной стороне страниц.

Праздник ласточек — сладкий зов,

что горе меняет на «ничего».

Принеси мне свой прекрасный сон,

Поделись со мной непреходящей болью.

(Дуэт):

(Июнь): Скажи… ведь то, что я делаю — это любовь, не так ли?

(Рассказчица): Нет. Ты просто отбираешь у людей их чувства.

(Июнь): Я не хочу быть одна…

(Рассказчица): Но каждый твой выбор — чьё-то исчезновение.

(Принцесса Июнь):

Приди ко мне. Здесь тепло.

Кто-нибудь, с чистым сердцем,

Прилети ко мне в город, как птица,

Сядь ко мне в ладони.

Здесь тепло. Здесь тебя никто не обидит.

Я исцелю твою боль. Я заменю её светом.

Я согрею твою тоску —

и спою её до конца.

(Рассказчица):

Эхо летящих ласточек скрывается за горизонтом. Что стало с теми, кого не позвали? Их голоса улетят с ветром… или исчезнут, и о них забудут на следующий день?

Музыка умолкла. Я в восторге смотрел на Дзюнко, которая застыла посреди сцены в зелёно-золотом платье в луче прожектора: образ Принцессы Июнь идеально ей зашёл, и на фоне солидной космической богини-Рассказчицы она казалась маленькой, наивной, но всё-таки живой звёздочкой, воплощением летнего неба. Камеру выключили; Дзюнко восхищённым взглядом смотрела на Томоко — действительно, как на старшую сестру. Депрессивная принцесса сложила руки на груди, сминая листы платья Рассказчицы, и мученическим взглядом смотрела вдаль: мол, я знаю, что это ничем хорошим не закончится, но обязана рассказывать до конца.

— У нас получилось, Хошино-сан! — закричала она и бросилась ко мне.

Я едва увернулся от широченных объятий Томоко, но Дзюнко с волшебной палочкой наперевес меня настигла, и вдвоём они повалили меня на землю. Падая, я мысленно прочитал погребальную молитву своему костюму, который предательски захрустел, не выдержав страстных объятий.

— Подождите-подождите, — прохрипел я, отбиваясь. — Ещё ничего не решено. Пока Намия не заверила, праздновать рано.

— Как можно не заверить такую прекрасную сонату? — сказала Томоко. — Это лучшее, что я когда-либо слышала.

— И мой первый клип, между прочим! — пропищала Дзюнко, выходя из образа. — Когда я покажу его миссис Коготок, она очень обрадуется!

Я признался, что обрадовать любимую кошку Дзюнко всегда было моей мотивацией, и попросил их не переодеваться, пока съемочная группа не даст отмашку — мол, с первого дубля получилось, ничего переснимать не надо. К счастью, так и вышло; команда пообещала отдать клип через два дня, когда они закончат сведение, монтирование и ещё кучу умных слов, которых я так и не понял.

Меня терзало лишь то, что за эти два дня Гурудзи так и не связался со мной, хотя я кучу раз его набирал. Я ужасно хотел извиниться за утреннюю эскападу — некоторые сказанные мною слова явно были грубее, чем следует, но проклятый монах то ли ничего не хотел слышать, то ли скрылся в отцовской вотчине, то ли погиб героической смертью при попытке забраться в окна отеля, где откачивали Химефу. Я проверил новости; про её болезнь нигде не написали ни словечка. Фан-сайт опустел, на страницах в соцсетях вяло переругивались фанаты под старыми клипами, и среди их сообщений я то и дело находил наши с Гурудзи наивные признания в вечной верности «Звёздной принцессе». Однажды, вспоминая первый альбом Химефу про Космического пуделя, я даже пустил слезу — не от наивного текста, а от нахлынувших воспоминаний.

Когда клип наконец был готов, я нашёл свою начальницу в кабинете.

— Не заняты? — вежливо спросил я, заглядывая внутрь.

— Проходи, показывай, — сказала Намия. — Говорят, у тебя получилось что-то интересное, но Юрико не сказала, что.

— Конечно, ведь я не пустил её на съёмки, — съехидничал я. — Слишком уж часто она пыталась меня убить.

Торжествующе, я включил запись видео на ноутбуке и подвинул Намии, которая на протяжении всего видео смотрела его с абсолютно каменным выражением лица, затем свернула вкладку с клипом и глубоко вздохнула.

— Хошино, ты совсем тупой?

Мне захотелось вскочить и закричать что-то вроде «где я тупой, если это лучшее музыкальное видео за последние пятьдесят лет», но, согласно корпоративному кодексу, следовало сохранять лицо:

— Понимаю, что клип может выглядеть немного шероховатым. Там есть слабые места, но согласитесь, для первой попытки с сырыми нмоерами выглядит идеально. Не думаю, что у других айдору и менеджеров получалось лучше.

— Хотя ладно, — Намия откинулась в кресле, — Я знаю, что ты не тупой. Поэтому сформулирую по-другому. На кого ты работаешь, Хошино? Кто тебе платит за то, чтобы ты портил мою карьеру? Можешь пока не отвечать. Я даже попробую угадать. Это Хидеки Мацуяма из проектов? Он всё никак не может забыть, что я получила эту должность, а он остался в