Приключения среди птиц - Уильям Генри Хадсон

ощущал щекой упругое движение воздуха или даже мягкое касание кончиков крыла, и мимо меня проносилась сова. Они были неутомимы в проделывании этого трюка и всегда вылетали из-за спины, перемещаясь настолько бесшумно, что я не мог предсказать появление совы даже за долю секунды до того, как она почти касалась (а иногда касалась!) моей головы. За всю свою жизнь я не встречал сов, более напоминавших призраков, чем эти, кстати, совершенно непуганые, хотя двуногое создание, очевидно, и будоражило их любопытство и возбуждало некоторые подозрения, но им было невдомек о его разрушительной силе, поскольку и эта роща также находилась во владениях фермера, который был сам себе смотрителем.

Думая о пережитых минутах в этой уилтширской роще, я внезапно понял, что совы разных видов, где бы они ни обитали (если только в этом «где бы» им не угрожает двуногая опасность), проделывают схожий трюк единственно ради шутки – они вылетают из-за спины, просто потому что им весело застать нас врасплох. Ну конечно, даже в детстве сколько раз я подпрыгивал, испуганный подобным образом видом болотной совы – видом-космополитом, типичным и в далекой стране моих первых шагов.

И как грустно осознавать, что даже этих немногих рощиц, служащих птицам естественными укрытиями, – этих крохотных оазисов жизни посреди территории, где все самые интересные виды безжалостно истреблены, – в любой момент может коснуться рука губителя. Достаточно нескольких лет безразличия, внимательного участия, а лучше – любви к птицам со стороны владельца или арендатора – и рощица снова наполнится птичьими голосами. Но где гарантия, что завтра тот же лорд не объявит о своем намерении поохотиться или что роща не войдет в земли охотничьей аренды, а уж тогда жди смотрителя с генеральной зачисткой от тех, кого он мнит паразитами.

Прошлым летом я открыл новую для себя рощу примерно в тринадцати милях от той, что давала укрытие ушастым совам, ястребам-перепелятникам и прочим гонимым пернатым. Это была исключительно большая роща, расположенная вдали от всех поселений, и, продираясь к ней сквозь заросли терновника, боярышника и дрока, я питал вполне обоснованные надежды на таимые ей пернатые сокровища. Однако, кроме обыкновенной овсянки, нескольких зеленушек, лазоревок и еще пары-тройки крылатой мелюзги, я никого не увидел и не услышал. Я понял, что нахожусь в особо охраняемой роще, и в итоге моя догадка подтвердилась: там, где сосны росли гуще всего, я обнаружил смотрительский «эшафот», где вместе с ласками, горностаями и кротами к низкой ветке были подвешены ворóны и грачи, сорока, две сойки и целых одиннадцать малых ястребов, три из которых (один взрослый, два – в молодом оперении) были перепелятниками, а восемь – пустельгами.

Судя по состоянию трупов, из которых только несколько были свежими, а от большинства остались лишь кости да полинявшие перья, передо мной висел урожай многих лет. Несомненно, смотритель приводил сюда своего хозяина, благородного охотника, и не исключено, что тот похлопал по плечу своего фанатичного слугу, при этом отлично зная, что пустельга относится к охраняемым видам. Эта роща с ее центральной сосной, украшенной, по современной женской моде, крыльями ичтушками птиц, мордочками и хвостами пушных зверьков, была словно маленькой репликой обширных лесов и пущ этого холмистого региона, исхоженных мной вдоль и поперек. Она тоже была осквернена и унижена, и, значит, сам ее вид сделался для меня безотрадным, не прояснившись даже тогда, когда от всей рощи осталось голубое облачко кургана на горизонте, которое я мог закрыть ладонью.

У всех уже упомянутых мной бескрайних лесов есть ущерб, который для меня напрочь перечеркивает их достоинства. Предполагаю, что в разной мере он ощущается всеми, кто хочет видеть в лесах настоящую дикую природу. Словно камень на душе, этот ущерб не покидает меня на тропинках всех крупнейших лесов холмистого Уилтшира и приграничья: Савернейка и Коллингборна, Лонглита и Крэнборн-Чейса, Фонтхила и Грейт-Ридж-Вуда, Бентли и Гроверли-Вудса. Это чувство или ощущение ущерба тем сильнее, чем выше и круче холмы, крупнее формы и первозданнее природа, как, например, в Кванток-Хилс с его величественными лесистыми склонами и вершинами, возносящимися над Овер-Стоуи; и, хотя пустота сквозит в любой лесной местности и на любой пустоши, нам нет нужды выходить из перечисленных лесов Уилтшира, достаточно обширных, чтобы удовлетворить даже самую взыскательную любовь к тишине и нетронутой природе. Здесь можно забрести в такие места, которые запросто сойдут за первобытный лес с целыми поколениями деревьев, не знавших топора, с проплешинами колючих кустарников и солнечными заплатами полян, то просвечивающих бесплодным камнем, то радующих глаз яркими цветами. Здесь же целыми рощами растут самые древние во всей Англии дубы, помнящие, должно быть, еще Вильгельма Завоевателя,– серые гиганты, чьи немыслимо раздавшиеся вширь ветви обросли слежавшимися бородами мхов и папоротников; и как же здорово провести долгий летний день в их церковном полумраке, в который не забредет ни одна живая душа, не проникнет даже отдаленный звук человеческой жизни. Не такого ли бескрайнего полога тени алкал тонко чувствующий поэт, в надежде провести жизнь в уединении и никогда не утомлять слух бряцанием мира и не скорбеть душой, день ото дня видя стеснение и ложь, зло и поругание?[48]

Иное дело наш брат «человек природы». Подобно океану или пустыне, эти леса пробуждают в нем чувство, о котором он даже не догадывается, но которое всегда живет в нас, в каждой нашей клеточке; чувство, согласно мысли Герберта Спенсера, унаследованное нами от наших прародителей и дошедшее до нас из той эпохи, когда жизнь человечества была связана преимущественно с лесами и пустынными пространствами. Попав в благоприятную среду, это чувство оживает в нас, позволяя испытать самое лучшее в жизни, чего не могут дать тысячи заменителей, придуманных жителями городов ради мелкой услады и мелкого забвения, чью искусственную пыль мы отряхиваем с себя, выйдя за ворота города и оказавшись здесь, на природе. И вот, взыграв душой в зеленой сени, мы радостно готовы присоединиться к славословию в адрес тех, кто, через тысячелетний рост населения и производства в стране, сегодня называемой «мастерской мира», пронес и сохранил для нас немалую толику Зеленой свежести. И пускай они делали это ради собственных благ и удовольствий, но ведь в итоге приобрели мы все.

Не так давно я получил письмо от молодого американского натуралиста, в котором он сравнивает состояние дел охраны природы в наших странах. Та яростная жажда убийства, пишет он, которой поголовно охвачены его соотечественники в отношении наиболее интересных и благородных видов, помноженное на свободу ходить где угодно и как угодно нарушать закон, которой обладает