Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова

Его горбоносая сухая морда высунулась из окна, когда я проходила мимо. Руслан с любопытством поглядел на меня, потом на мои руки, словно ждал чего-то. Его большие глаза косили из-под густой челки, в которой торчали репьи, и мне ужасно захотелось прикоснуться к нему и подружиться.

С лошадью можно завязать дружеские отношения, угостив ее хлебом с солью или сахаром. Ни того ни другого у меня не было, но вокруг росла трава. Я сорвала пучок и протянула жеребцу.

В глазах его мелькнула заинтересованность, но он не спешил принимать угощение — только шевелил ноздрями и пофыркивал. Зато старая Юлька мигом оценила ситуацию и, подойдя, захватила губами весь пучок сразу. Я едва успела отдернуть руку.

Первый ледок был сломан, и лошади начали проникаться ко мне доверием. Они все столпились у окна и тянулись ко мне мордами. Чаще других первыми забрать угощение успевали Юлька и Майка, иногда его перехватывал Мальчик. Остальные же, даже если и хотели угоститься, не могли подобраться близко и почему-то не сообразили, что можно выйти из телятника и обойти его.

С того дня я зачастила к старому телятнику. В пасмурные дни лошади не забивались под крышу, а отправлялись бродить по лугам. Чаще всего они уходили за рощицу через болото и там вволю наслаждались свободой на границе казавшихся безбрежными равнин. Здесь было раздолье для жеребят и покой для взрослых.

Беломордый Руслан так и не перестал меня дичиться, хоть иногда и брал с руки хлеб. Но ни разу не позволил прикоснуться к своей косматой гриве — видать, он и впрямь был беглым. Но зато сразу установил свою власть над крошечным табунком и правил им жестко и строго.

В один из вечеров, направляясь к роще, где лошади полюбили пастись последние дни, благо жара схлынула, я еще издалека услышала хриплое фырканье, ржание и топот. За стволами берез мелькали силуэты лошадей.

Первой моей мыслью было: нашелся хозяин Руслана и пришел за ним. Я прибавила шаг, чтобы хоть одним глазом увидеть владельца этого красавца. Но, вылетев на открытое пространство, поняла, что ошиблась.

Кобылы и жеребята сгрудились в кучку, насторожившись, а прямо передо мной Руслан гонял по траве какого-то незнакомого, тоже темно-гнедого жеребца. Закатное солнце, спускавшееся в луга за их спинами, красило их обоих в багряно-черный цвет, и понять, кто из них кто, было трудно. Жеребцы то взмывали на дыбы, то принимались кружить, щелкая челюстями и зло повизгивая. Впрочем, бой продолжался уже давно, и к моему приходу победитель успел определиться. Вцепившись в гриву противнику, один из них без устали кружил, изматывая врага. Тот уже утратил пыл и только вырывался из зубов несомненного победителя. Рванувшись наконец и оставив в челюстях противника изрядный клок волос, проигравший бросился бежать.

Победитель недолго преследовал его, остановившись после первых же скачков. Убедившись, что соперник не вернется, он повернул обратно к табуну и с хриплым ржанием, похожим на боевой клич, рысью двинулся на кобыл. При этом он повернулся ко мне другим боком, и я с удивлением и радостью заметила у него в гриве алую ленточку! Теперь она вилась в лохматых прядях, как вымпел победителя.

— Руслан! — крикнула я. Словно споткнувшись, жеребец оглянулся на меня. Он был еще разгорячен после боя, но уже остывал и спокойно направился в мою сторону, помахивая хвостом.

Не знаю, что в тот миг произошло между нами, но я вдруг протянула руку и, когда он приблизился, коснулась его теплого носа.

За нашими спинами послышалось заливистое ржание. Мы оглянулись — вороной стригунок, ошалелый от всего увиденного, с задорным кличем мчался навстречу закату, мелькая на фоне расцвеченного алым и золотым неба угольным силуэтом. Трава стлалась под его длинными ногами ковром, и ветер нес его вперед как на крыльях.

Долго еще после отъезда эта картина стояла у меня перед глазами — лиловое небо, костер заката, розовые травы и черный жеребенок.

2

Прошло несколько лет, и, как говаривал Пушкин, «вновь я посетил тот уголок…». За четыре года, что я не навещала Ермишь, многое изменилось. Луга застроили — там теперь целая улица, аж полтора десятка домов с сараями и огородами. Еще одна улица вытянулась вдоль речушки в овраге — только сами овраги, засыпать которые чересчур хлопотно, еще живы, но в крапиве и тальнике по их склонам уже накапливается мусор. Водохранилище пересохло, иссяк прудик-бочажок. А за ним обмелело и болото. Еще год-другой, и от него останутся только воспоминания. Новый телятник сгорел, и на его месте полынные развалины. А старый, приют для лошадей, сломали. Тополь и кусты вокруг него вырубили — там теперь жилой дом. Уцелели только рощица да пруд, над которым еще попадаются кусты орешника. Прочее исчезло, капитулировав перед цивилизацией. Но разве от этого легче?

Но изменилась и я. Раньше я приезжала отдохнуть, искупаться в речке, съездить по ягоды-грибы, побродить по лугам, посидеть на деревьях и полежать с книгой на траве, время от времени переворачиваясь с боку на бок. Теперь мне предстояло работать. Бригадиром.

Правда, должна оговориться сразу: прошло всего два дня, а я уже поняла, что «работать» — слишком сильно сказано.

В первый день я с решительным видом отправилась знакомиться с доярками моих бригад. На эстакаде, откуда отправлялись машины в летние станы — совсем как в Шаморге, — кипела работа. Вторая бригадирша, с которой я была немного знакома и которая сказала мне, куда и во сколько подходить, еще не явилась, и я скромно остановилась сбоку на помосте, наблюдая за разбиравшими фляги доярками.

— А ты кто? — вдруг окликнули меня.

— Я?.. — Мне пришлось набрать полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду. — Я на практике, из института. Бригадиром буду работать.

Похоже, этому они не удивились:

— У нас тут много институтских работает… А где работать будешь?

— Мне сказали — на третьей и четвертой бригадах, — ответила я.

— Это, значит, у нас, — со смехом заявила полная, пышущая здоровьем женщина, сидевшая на фляге — видно, боялась, что скамейка не выдержит ее веса. — У нас четвертый двор. А они вон из третьего!

Несколько доярок оглянулись и покивали мне, знакомясь. Решив, что самое сложное позади, я прошла на помост и расположилась на скамейке. Полная доярка повернулась ко мне всем корпусом:

— С нами, что