На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго - Николай Манвелов

…Я отчетливо помню, как в отчаянии хватался за голову мой консультант и эксперт по флотским делам, бывший морской офицер…, когда мне взбрело на ум покрыть матросов брезентом при угрозе расстрелом!

— Нас засмеют!.. — вопил он. — Так никогда не делали!

И потом подробно объяснил, что при расстреле на палубу действительно выносили брезент. Но совсем с другой целью: он расстилался под ногами обреченных с тем, чтобы кровь их не запятнала палубы…

Помню, как я огрызнулся:

— Если засмеют — так нам и надо: значит, не сумели сделать…»

Фильм, кстати, снимали не на «Потемкине», а на другом черноморском эскадренном броненосце — «Двенадцать Апостолов», давно стоявшем на приколе в Севастополе.

Еще один факт из хроники восстания. Первый выстрел сделали не офицеры — его произвел (в воздух) один из трюмных матросов. А вот уже третьим выстрелом был убит старший артиллерийский офицер корабля лейтенант Леонид Неупокоев (1875–1905). Что же касается одного из лидеров восставших — Григория Вакуленчука (1877–1905), то его кровь, возможно, также не на командном составе, а на матросах караула, пытавшихся защитить офицеров…

Впрочем, хроника первых выстрелов на корабле неясна до сих пор. Некоторые мемуаристы из числа флотских офицеров прямо говорят о том, что именно Ипполит Гиляровский ранил Вакуленчука, взяв винтовку из рук матроса караула.

И еще одна деталь. На борту «Князя Потемкина-Таврического» было около двух десятков мастеровых, завершавших работы на корабле. Все они предпочли покинуть корабль с началом мятежа.

В начале февраля 1906 года в Севастополе начался суд над 68 потемкинцами, вернувшимися к тому моменту в Россию. Примечательно, что судили их не по политическим статьям, а как военных преступников.

Троих приговорили к смертной казни, однако, на основании Высочайшего указа от 21 октября 1905 года^[262], заменили 15-летней каторгой. Еще трое получили от шести до десяти лет каторги, а остальные были отданы в арестантские роты и подвергнуты другим наказаниям.

Несколько сотен матросов, участвовавших в волнениях в Черноморском флоте, были переведены на создававшуюся Амурскую военную флотилию. Позже большинство из них было оставлено в тех местах на поселении.

Руководитель восстания — унтер-офицер Афанасий Матюшенко (1879–1907) — вернулся на Родину только в конце июня 1907 года. В Николаеве его арестовали как возможного соучастника организованного анархистами крупного ограбления под Одессой. В Одессе его и опознал, один из сокамерников.

20 октября 1907 года Матюшенко был расстрелян, хотя имел полное право на смягчение приговора в соответствии с уже знакомым нам императорским Указом от 21 октября 1905 года. Вполне возможно, что сыграла роль его антиправительственная деятельность в эмиграции.

Стоит отметить, что все участники восстания — как погибший в первые же минуты командир^[263], так и матросы — нарушили целый ряд параграфов Морского устава императора Петра Великого.

Начнем с того, что Морской устав требовал от корабельного командования не только тщательно печься «о довольстве служителей» и пресекать возможные «непотребности»:

«Капитан долженствует иметь смотрение над своими подчиненными, дабы оные ни в чем нужды не имели, но были бы довольны…

…Такоже имеет над оными доброй порядок и за всякую самовольность, непослушание, неудобность и злодейство, смотря по делу их штрафовать, не маня, ни посягая, под штрафом того, что было надлежало учинить преступителем указу, в великих винах; а в прочих иных жестоким штрафом, по изобретению воинского суда».

Другое дело, что и нижние чины должны были относиться к своему начальству «с должным почтением».

«При сем имеют все офицеры и солдаты Адмиралам и прочим вышним начальником всякое должное почтение воздавать и оным, сколь долго в Его Императорского Величества службе суть, послушны быть; а естьли кто дерзнет оным, или единого из них непристойными и насмешными словами поносить (однако ж не такие слова, которые чести касаться будут) оный имеет по важности своих слов и состоянию особы перед воинским судом публично отпущения своея вины просить, или каким иным наказанием, по рассуждению наказан быть».

Если же «непристойные и насмешные слова» касались вопросов чести, то правонарушителя наказывали «телесно» либо даже казнили «по силе вины». В том же случае, если против командиров пытались применить рукоприкладством (оружие) или начинали им «в сердцах противиться», то такой проступок карался смертью.

«Непристойные рассуждения» о приказах для офицеров карались «лишением чести», а для рядовых — телесным наказанием.

Более того, командир корабля не имел права допускать «непристойные и подозрительные сходбища и собрания». Зачинщиков «без всякаго милосердия» было положено вешать. Обращения к начальству дозволялись сугубо индивидуальные — «а ежели какая кому нужда бить челом, то позволяется каждому о себе и своих обидах бить челом, а не обще».

Офицеру, позволившему начать «сходбище», а также рядовым, которые к нему подстрекали, грозило лишение «чести, имения и живота».

Если кто-то подстрекал уже не к «сходбищу», но к бунту «словом, или делом, или письмами» (лично либо через подставных лиц), то его приговаривали к смерти. Точно так же наказывали людей, не донесших о подготовке восстания.

Чуть ниже помещалась еще одна любопытная статья, касающаяся предотвращения, как сказали бы в наши дни, «массовых беспорядков»:

«Если учинится ссора, брань или драка между рядо-выми, чтоб никто не дерзал товарищей своих или других на помощь призывать, таким образом, чтоб через то собрание, возмущение, или какой иной пристойной случай произойти мог. А ежели кто сие учинит, оного с помогательми повесить».

Еще один характерный мятеж произошел в ноябре 1915 года на борту балтийского линейного корабля «Гангут».

После тяжелой угольной погрузки на кораблях Российского Императорского флота нижним чинам, как мы помним, всегда было принято давать макароны с маслом либо даже с мясом. Но в бачки коки навалили гречневую кашу, которую часть матросов объявила «прокисшей».

Примечательно, что, по данным следователей и самих матросов, в бунте участвовало лишь 100–150 человек из команды корабля, численность которой превышала тысячу человек. Все остальные предпочли взять в камбузе хлеб и чай, после чего мирно разошлись по местам. Командир корабля флигель-адъютант капитан первого ранга Михаил Кедров (1878–1945) приказал выбросить ужин за борт и отбыл на берег, оставив волнующийся линейный корабль на попечение старшего офицера Распоряжений о приготовлении другой пищи от начальства не последовало.