Искусство частной жизни. Век Людовика XIV - Мария Сергеевна Неклюдова

нет таких, от которых я согласилась бы это терпеть. Но раз по вине прекрасной Альфизы[230] состояние вашего сердца не позволяет вам быть у меня на хорошем счету и в таком случае сегодня оказаться на плохом, – и раз я решила всегда и во всем уступать господину Конрару, то дозволяю вам посвятить этот день ему. Я даже сожалею, что не могу послать вам письмо, которое вы желали видеть: я должна выйти с госпожой де Пенн[231], в присутствии которой пишу вам, и потому не могу сейчас привести его в такое состояние, чтобы вы могли его прочитать. Так что, извините, оставим это до завтра, я же благодарю вас за приятный сонет к Медианту[232], хотя сейчас я более расположена вас отчитать, нежели похвалить.

* [Приписка на полях]: Причина такова: она винила Аканта в любви к Альфизе и говорила, что влюбленный не может быть в числе ее нежнейших друзей, ибо она не желает занимать второе место в сердцах тех, кого нежно любит.

Акант – Сафо

Хотя я надеюсь иметь сегодня честь видеть вас в одиннадцать и нынче – обычный день наших собраний[233], не могу удержаться и не написать вам эту записку.

Как, мадмуазель,

Ведаю, безвинен тот,

Кто влюблен*, —

и все же вы угрожаете влюбленным самой жестокой казнью – что бы они ни предпринимали, им никогда не оказаться в числе ваших нежнейших друзей. Наверно, те, кто весь век проводит в Швеции или в Лангедоке[234], способны прочесть эти слова без содроганий. Но когда видишь Сафо раз в неделю, когда имеешь перед глазами тех, кого она награждает этой нежной и истинной дружбой, когда знаешь ей цену, как знаю я, – тогда, скажу вам, мадмуазель, это невыносимо; и сам Амур – я говорю о Любви в гневе, со всеми стрелами, ей данными, будь они из свинца (как вам известно, эти самые острые), – не столь грозен и непреклонен. Возможно ли, что справедливейшая в мире особа тут оказалась несправедлива? Что она пожелала лишить прекрасную Альфизу единственного слуги, тогда как та хотела бы принести ей в дар тысячу и всегда отзывается о ней с беспредельным почтением? Что она столь жестоко карает меня за невольный промах? Что она в прозе запрещает мне то, что позволила в стихах? Что ее куплет оказался всего лишь песенкой? Нет, я не желаю этому верить и полагаю, что вы ищете способ отказаться от оговоренных шести месяцев**, воспользовавшись привилегией вашего племени[235], и потому схватились за этот предлог, видя, что другого я вам не дам. Но что бы вы ни делали, мадмуазель, уверяю вас, моя дружба не менее упорна, чем любовь. Надеюсь, она представит столько доказательств своего величия, искренности и нежности, что в конце концов вы устыдитесь не воздать ей по заслугам, пусть не через шесть месяцев, так через шесть лет. Но, умоляю, лучше не так долго. Это слишком длительный срок для желания, подобного моему. Вместо наших раздоров давайте лучше установим доброе согласие между вашей дружбой и моей любовью. Этот Амур – послушное дитя, он позволит дружбе собой руководить, будет ее почитать и воздавать ей почести, признает ее законы и, возможно, свершит более своих братьев, дабы избежать вашей немилости. Я призываю на помощь прелестную Ажеласт[236] и, если пожелаете, прошу ее рассудить, сколь обоснованно мое предложение. Но, мадмуазель, я изъясняюсь с недостаточным почтением, между вами и мной не может быть суда, подданный не вступает в переговоры с монархом. И вы, мадмуазель, поступите так, как пожелаете. Но и я буду делать, что пожелаю, а я желаю вас чтить, уважать и почитать более, нежели на это способны ваши нежные друзья и в настоящем, и в будущем. Я мог бы сказать и больше, но ящик для писем*** открывают в восемь часов, и я хочу послать эту записку через его посредство.

* [Приписка на полях]: В предшествовавшую этой записке Субботу, после того как под аккомпанемент теорбы было исполнено несколько арий, Сафо стала побуждать Аканта, чтобы тот прочел вслух элегию, сочиненную им для Альфизы. Он сперва отказывался, не желая читать свои стихи перед всей компанией. При этом он ссылался на то, что Сафо, не допускавшая влюбленных в число своих нежных друзей, выслушав элегию, будет чуть меньше его любить. Сафо тут же сочинила куплет на мотив одной из прозвучавших арий:

О любви поведай нам,

             Пелиссон,

О страданьях с рифмами

               В унисон;

Ведаю, безвинен тот,

         Кто влюблен.

Акант немедленно ей ответил:

Восхитительнее вас

        В мире нет,

Но позвольте отклонить

          Ваш совет:

На ушко я прошепчу

      Свой секрет.

Только шепот задает

        Верный тон,

И к нему без всяких рифм

        Слух склонен,

Веря, что безвинен тот,

         Кто влюблен.

 ** [Приписка на полях]: Об этих шести месяцах говорилось выше, в одном из предшествующих писем[237].

*** [Приписка на полях]: Похоже, что через несколько лет уже никто не будет знать, что такое ящик для писем. Господин де Виллайер[238], докладчик в Парламенте, придумал способ доставлять записки из одного квартала Парижа в другой и расставил ящики на углах главных улиц. Он получил привилегию от короля (или она была ему дарована), по которой только он имел право устанавливать такие ящики; затем во Дворце [правосудия] он открыл бюро, где за одно су продавали отпечатанные билеты, помеченные особым знаком. На них значилось лишь: «Доставка оплачена… дня… месяца года тысяча шестьсот пятьдесят третьего или пятьдесят четвертого». Чтобы ими воспользоваться, надо было вписать день и месяц, затем завернуть в один из них записку, которую вы написали другу, и бросить в ящик. Те, кому было велено открывать эти ящики три раза в день, разносили записки по указанным адресам.

Сафо – Аканту

Как вижу, сударь, вы уверены, что раз ваши достоинства принудили господ академиков нарушить собственные правила[239], то я должна поступить так же и принять вас в ряды моих нежнейших друзей, хотя вы еще не в состоянии быть принятым. Но, сударь, это далеко не одно и то же, ибо вы, без сомнения, обладаете всеми необходимыми качествами, чтобы достойно занимать место, предоставленное вам