Иствикские ведьмы - Джон Апдайк

Но за этим затвором должен находиться глаз, око высшего существа, и как несколькими месяцами раньше ее отец, так и Дженни в предчувствии конца пришла, чтобы довериться этому существу, пока ее новые друзья и машины-гуманоиды в Уэствикской больнице боролись за ее жизнь. Проработав сама несколько лет в больнице, Дженни знала, как бесстрастно выглядит в конце статистика, когда получены результаты применения всего этого доброго и дорогостоящего милосердия. Больше всего страдала она от тошноты, появлявшейся после приема лекарства, а теперь и после облучения, которому она подвергалась дважды в неделю, когда, спеленутую и привязанную ремнями на огромном подвижном столе из хрома и холодной стали, ее приподнимали туда-сюда, пока у нее не начиналась морская болезнь. Пощелкивание отсчитываемых секунд радиоактивного жужжания нельзя было изгнать из памяти, оно преследовало ее даже во сне.

– Есть род зла, – говорила Бренда, – с которым мы должны бороться. Его нельзя терпеть, его не надо объяснять, его нельзя прощать. Социология, психология, антропология – все эти создания современного разума в данном конкретном случае не должны ничего смягчать.

«Никогда я опять не увижу, как свисают с крыш сосульки, – подумала Дженни, – или как полыхает осенним золотом клен. Или то мгновение в конце зимы, когда весь грязный снег съедается оттепелью, подмывается и обваливается». Осознание всего этого было сродни ощущениям ребенка, когда он протирает пальчиком запотевшее окно, стоя у батареи в холодный ветреный день: через незамутненное стекло Дженни заглянула в бездонное никуда.

Бренда, распустив по плечам волосы – а может, они так и лежали с начала службы или рассыпались в пылу речи? – вновь собралась с силами.

– Эти женщины – и давайте не станем из любви к своему полу или из гордости за свой пол отрицать, что они являютсяженщинами, – долго оказывали пагубное влияние на нашу общину. Они были неразборчивы в связях. Они в лучшем случае пренебрегали своими детьми, а в худшем случае плохо с ними обращались, воспитывали их в богохульстве. Своими гадкими поступками и чарами, которые невозможно передать словами, они побудили некоторых мужчин совершить безумные поступки. Они довели несколько человек – я твердо убеждена в этом – до смерти. А теперь спустили своего демона – обрушили ярость… – Между полных крашеных губ, как из цветка штокрозы, появился сонный шмель и полетел над головами прихожан на поиски пищи.

Дженни тихонько хихикнула. Грета еще раз пожала ее руку. С другой стороны рядом с Гретой тихо похрапывал Рей Нефф. Оба супруга были в очках: на Грете овальные старушечьи в стальной оправе, на Рее прямоугольные без оправы. Каждый из Неффов казался одной большой линзой. «А я сижу между ними, – подумала Дженни, – как нос». Все молчали, объятые страхом, Бренда прямо стояла на кафедре. У нее над головой был не тусклый латунный крест, висевший здесь долгие годы, а солидный новый латунный круг, символ совершенного единства и мира. Это была идея Бренды. Она слегка перевела дыхание и попыталась говорить, хотя во рту ей что-то мешало.

– Их зло отравляет сам воздух, которым мы дышим, – заявила она, и изо рта появился бледный голубой мотылек, а затем его младшая коричневая сестрица, этот второй мотылек упал с глухим стуком, усиленным микрофоном, на аналой, потом расправил крылышки и стал пробиваться к небу, запертому высоко за длинным окном. – Их завишть ишпортила вшех наш. – Бренда наклонила голову, и между губами протиснулась особенно яркая пушистая бабочка «монарх», ее оранжевые крылышки обрамляла широкая черная полоска, трепещущий полет под белыми стропилами был ленив и небрежен.

Дженни почувствовала напряженное разбухание в бедном истощенном теле, как будто оно было куколкой бабочки.

– Помогите, – отрывисто прокричала Бренда, чистые страницы ее проповеди, лежащие на аналое, были забрызганы слюной и испражнениями насекомых. Казалось, она задыхается. Длинные платиновые волосы развевались, а латунное «О» сияло в солнечных лучах. Паства нарушила ошеломленное молчание, раздались голоса. Франни Лавкрафт громко, как обычно говорят глуховатые люди, предложила вызвать полицию. Реймонд Нефф взял это на себя, подпрыгнул и стал размахивать кулаком в пронизанном солнцем воздухе, у него дрожали челюсти. Дженни хихикала; распиравшее ее веселье нельзя было больше сдерживать. Почему-то всеобщее оживление было таким же смешным, как в мультфильме, когда неугомонный кот поднимается, чтобы возобновить преследование, после того как его расплющили. Она расхохоталась – высоким чистым голосом, как яркая бабочка, – и вырвала руку, сжатую сострадательной Гретой. Ей хотелось знать, кто все это учудил: Сьюки, все знали, валялась в постели с этим лицемером Артуром Хэллибредом, пока его жена была в церкви; хитрый элегантный старина Артур трахал своих студенток в течение тридцати лет, когда преподавал физику в Кингстоне. Джейн Смарт уехала в Уорвик играть на органе для секты последователей доктора Муна, собравшихся в заброшенном квакерском молитвенном доме; окружение там (Джейн рассказала Мейвис Джессап, которая рассказала Розе Хэллибред, а та рассказала Дженни) унылое, все эти юнцы из верхнего слоя среднего класса, с промытыми мозгами и стрижкой, как у морских пехотинцев, но деньги платили хорошие. Александра, должно быть, лепила своих малышек или пропалывала хризантемы. Возможно, ни одна из трех не хотела ничего подобного, оно само носилось в воздухе, как те ученые-ядерщики, что состряпали атомную бомбу, чтобы победить Гитлера и Тодзио, а сейчас так мучаются угрызениями совести. Как Эйзенхауэр, отказавшийся подписать перемирие с Хо Ши Мином, чтобы положить конец всем беспорядкам. Как поздние полевые цветы, золотарник и те, что называют «кружево королевы Анны», восставшие теперь из спавших семян на неровных, запаханных под пар полях, где когда-то давно черные рабы открывали ворота перед помещиками, ехавшими верхом во фраках и цилиндрах из бобра или фетра. Во всяком случае, все это так смешно. Херби Принз, чье туго обтянутое кожей лицо с толстыми щеками и двойным подбородком покраснело от волнения, оттолкнул Альму Сифтон, пробираясь через проход, и чуть не сбил с ног миссис Хэллибред – как и все остальные женщины, она инстинктивно прикрывала рот, когда, выпрямившись, поднялась, чтобы спастись бегством.

– Молитесь! – вскричала Бренда, увидев, что перестала контролировать ситуацию. Что-то стекало у нее с нижней губы, и подбородок заблестел. – Молитесь! – вскричала она глухим мужским голосом, как кукла чревовещателя.

От смеха Дженни зашлась в истерике, и ее вынуждены были вывести из церкви. Ее неожиданное появление, когда она шла, пошатываясь, между очкастыми Неффами, привело в замешательство богобоязненных горожан, мывших в это время автомобили у обочины шоссе на Кокумскуссок.

Джейн Смарт удалялась в спальню одновременно с детьми, частенько сразу же после того, как подтыкала одеяла у двух малышей, и засыпала, когда старшие смотрели запретный для них получасовой «Мэнникс» или какой-нибудь другой сериал с автомобильными гонками, снятый в Южной Калифорнии. Около двух или двух тридцати ночи она обычно резко просыпалась, как будто один раз прозвонил и смолк телефон или грабитель попробовал открыть дверь или выставить раму. Джейн прислушалась, потом улыбнулась в темноте, вспомнив, что настал час ее свидания. Встав с постели в прозрачной нейлоновой ночной рубашке, она накинула на плечи стеганую шелковую ночную кофточку и поставила на плиту молоко, чтобы подогреть для какао. Прожорливый молодой доберман Рэндольф пошел за ней, стуча когтями, в кухню, и она дала ему погрызть твердое, как камень, печенье в форме косточки; он утащил подачку в свой угол и издавал там дьявольскую музыку, грызя кость длинными зубами и обсасывая ее лиловатыми губами с бахромчатым краем. Молоко закипело, она взяла какао в гостиную, поднявшись из кухни на шесть ступенек, и вынула из футляра виолончель – красное дерево блестело и казалось живым, как некая недосягаемая плоть.