Югославия в огне - Ольга Ивановна Обухова

– Ну, где тут ваш священник? Показывайте! – нетерпеливо потребовал партизан со шрамом на щеке.

– Вот, сидит у костра, греется. И ждет еды. Очень уж горазд и пожрать, и поболтать – приходится все время сдерживаться.

Партизан приблизился к Петру и заглянул ему в лицо:

– Ты усташ?

– Нет.

Партизан топнул ногой:

– Все, кто живет в Хорватии и слушают Павелича, усташи! А такое дерьмо, как ты, – дважды усташ! Что вы сделали с митрополитом Досифеем? А с патриархом Гавриилом? Думаете, вам это кто-нибудь простит?

– Мне кажется, мы попусту теряем время. Мне сказали, что я нужен для обмена. Я хочу встретиться с тем, кто решает эти вопросы, и рассказать ему, на кого меня можно обменять.

– Наглая усташская рожа! А что, если ты не доживешь до обмена?! Что, если твоя туша останется гнить прямо под этим дубом? – Партизан махнул рукой в сторону высокого мощного дерева, которому на взгляд было не меньше ста лет. – Хотя даже крысы, наверное, будут брезговать твоим отравленным мясом!

Остальные партизаны захохотали.

Ковалев подался вперед. Его глаза гневно сверкали:

– Позволю себе не совсем поверить вам.

– Да кого тут интересует твое мнение, святоша? – Партизан со шрамом помрачнел. – Хватит болтать – съешь свой кусок хлеба и пошли. К утру мы должны оказаться уже в другом месте.

Петр взял протянутый ему горячий кусок хлеба, остро пахнущий дымом костра. Он думал о себе: фанатик идеи, таящийся от всех, окруженный смертельной опасностью, замкнувшийся в себе, рискующий на каждом шагу, а главное – немыслимо одинокий.

И совсем не уверенный, что ему удастся выполнить задуманное…

Покрытая густым лесом гора казалась пологой, но когда Ковалев вместе с партизанами добрался до ее вершины, у него не осталось больше сил. Хотелось просто повалиться на землю и застыть, не двигаясь.

– Привал, – хрипло произнес партизан со шрамом на щеке.

Все устало опустились на землю. Лица у людей были изможденные и осунувшиеся. Находясь в Загребе, Ковалев даже втайне мечтал просто так пройтись по лесу, подышать свежим лесным воздухом, ароматом деревьев. Сейчас он почти ненавидел себя за эти наивные мечтания.

– Наверное, жалеешь, священник, что решил приехать проповедовать в Приедор, – с усмешкой посмотрел партизан со шрамом на Ковалева.

– Нет, не жалею.

– Неужели ты на что-то надеялся? Вашей усташской властью здесь никогда и не пахло – люди вас на дух не переносили. Особенно когда вы стали резать сербов и пускать их трупы вниз по Саве и Дунаю, прикладывая к телам убитых записки: «В Белград, королю Петру II».

Ковалев пожал плечами:

– Католические фанатики из числа хорватов не уступают по степени зверств чистокровным немцам в мундирах СС. Хотя – такой парадокс – в самом рейхе католическую церковь совсем не жалуют, Гитлер практически прикрыл ее, объявив, что национал-социалистские и христианские идеи несовместимы. Ведущие католические епископы Германии сидят под домашним арестом либо брошены в концлагеря вместе с рядовыми священниками. В концлагере Дахау существуют целые «бараки священников», где они томятся. Закрыты все воскресные школы и юношеские католические организации, чтобы никто не мешал гитлерюгенду забирать себе всю молодежь. И сам папа Пий XII, который так популярен в Хорватии и с которым архиепископ Степинац поддерживает тесные контакты, считается чуть ли не врагом рейха.

– Нам не интересны эти распри католических ехидн и фашистских гиен. Они друг друга стоят! Ни один не лучше. – Партизан с подозрением уставился на Ковалева. – А ты, получается, их осуждаешь? Странно для усташского священника…

Петр прикоснулся рукой к своей запыленной рясе:

– Я же православный священник. Хотя и той церкви, которая так вам не нравится. Но довольно об этом. – Его тон обрел неожиданную властность. – Когда меня приведут в штаб?

– В штаб? – партизан удивленно посмотрел на него. – Никто не собирался вести тебя ни в какой штаб.

– Какая крупная рыба заплыла в наши сети! – Владимир Бакарич, всего три месяца назад сам выбравшийся из загребского подполья на освобожденную партизанскую землю, с интересом разглядывал Петра Ковалева. – Священник Хорватской православной церкви, да еще и служащий в главном Преображенском соборе.

После возвращения из Загреба, где он последние полгода вообще ничего не делал, – из-за репрессий усташей пришлось прекратить печатать подпольную газету «Весник» и свернуть контакты со всеми другими подпольщиками, он был назначен Тито политруком Главного штаба Народно-освободительной армии в Хорватии. Впрочем, от Народно-освободительной армии тоже почти ничего не осталось. Еще никогда с самого начала антифашистского восстания партизаны не были в таком отчаянном положении. Но Старик, Иосип Броз Тито, приказывал держаться – и они держались. Главное, не выдать всех этих сложностей перед этим усташским священником, не показать виду, а не то он чего доброго попытается сбежать… Видимо, как раз над этим и размышляет – недаром он так пристально смотрит на него.

– Вы – коммунист?

– Я – партизан.

– Я же не просто так спрашиваю. – Глаза Ковалева, впившиеся в лицо Бакарича, превратились в лужицы ледяной воды. – Неужели вы думаете, что я столько времени слоняюсь по горам Боснии из чистой любви к искусству?

– Слоняюсь? – передразнил Бакарич. – Как богатый английский турист? Что ты мелешь?! Ты – наш пленник, которого мы постараемся обменять на наших товарищей, оказавшихся в плену. Или пристрелим, как падаль. – Бакарич с ненавистью посмотрел на Ковалева. Этот горе-священник уже порядком раздражал его. – Знаешь, сколько ваших людей мы уже расстреляли, когда освобождали Боснию от усташей? Я сам лично расстрелял в Ливно около пятидесяти усташей из пулемета. В том числе и одну женщину – очень красивую, кстати. Она так красноречиво отстаивала свои убеждения, так вдохновенно рассказывала о Павеличе и о том, что он является спасением для Хорватии! Как видишь – он не смог спасти даже ее.

– Об этом не сообщали ни в одной газете.

– Еще бы! Потому что мы отправили на тот свет целую часть усташей! Всего около семи сотен человек – мужчин и женщин, которые с недавних пор служат у них не только санитарками и поварами, но и водителями и мастерами по ремонту оружия. Павелич будет замалчивать это насколько можно. А потом год спустя наградит некоторых посмертно – и сделает все, чтобы об этом забыли окончательно. Иначе будет ясно, что весь его режим скрипит и качается, как старое гнилое дерево под порывами бури, и вот-вот рассыпется.

– Я услышал то, что мне было нужно, – удовлетворенно кивнул Ковалев. – Теперь можно отбросить условности. Мне надо срочно встретиться с Тито