Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

Кавалер не мог прикинуть верную цену, но уже сейчас понимал, что платье из этого атласа, расшитое столь хорошо отобранным жемчугом, будет стоить пятьдесят серебряных монет, а может, и все семьдесят.

Урсула запустила руку в жемчуг и стала играть им, при этом улыбаясь и поглядывая на Людвига Вольфганга.

— Думаю, что такое платье будет хорошо смотреться у алтаря, — заметила госпожа Ланге.

И все кивали и соглашались с ней, разве что мать Амелия, старая монашка, говорила негромко и едко:

— Если, конечно, святые отцы допустят в храм в платье такого цвета.

Но ее никто не слушал, так как все хотели знать, какие еще подарки привез жених. А тот уже доставал из сундука новые прекрасные вещи, говоря при этом:

— А это я выбирал сам.

Это был утренний прибор: немалая чаша для умывания из серебра, поднос из серебра, небольшое зеркало в серебряном обрамлении, которое удобно ставить на стол или комод перед собой, и набор гребней и щеток для волос из кости заморского животного и серебра. Как раз все то, что нужно любой уважающей себя женщине поутру.

— Надеюсь, что вы примете от меня этот дар и будете расчесывать свои превосходные волосы, — говорил Людвиг Вольфганг с надеждой.

— Ах, как это все прекрасно и нужно мне, — отвечала Урсула, хватая щетки одну за другой и пробуя их рукою. — А вот эта очень мягкая, мне она по душе.

Людвиг Вольфганг улыбался и кланялся ей, и снова лез в сундук, и доставал оттуда большой и красивый ларец.

— А это от моих сестер и братьев, от родных и двоюродных. — Он поднял крышку и показал содержимое Урсуле. — Это конфеты, в южных странах их зовут «каррамелла». Вы любите конфеты из вареного сахара с разными вкусами?

Ларец был полон дорогих разноцветных конфет. От вида этого разнообразия невеста тут же позабыла про все другие подарки.

— Я очень, очень люблю такие конфеты, — сказала она, хотя, скорее всего, до сих пор их даже и не пробовала.

Девочка робко взяла желтую конфету и положила ее в рот.

— Эта с лимоном, она кислая, — сказал Людвиг Вольфганг.

— Точно! — воскликнула невеста. Ее глаза округлились от восторга. — Точно, кислая, но и сладкая! Ах, как это вкусно!

Все опять смеялись и радовались. А мать невесты опять незаметно смахивала слезы. Но подарки закончились, и возникло некоторое замешательство, небольшая неловкость. И, видя это, смелость на себя взяла госпожа Ланге:

— Господа, обед уже готов, прошу всех к столу.

Все обрадовались, пошли к столу, стали выяснять, кому где положено сидеть, а Волков сразу поглядел на жену. Конечно, та была белее мела, и глаза ее пылали негодованием. Элеонора Августа тряслась от злости, глядя, как Бригитт распоряжается, рассаживая гостей за стол. Бригитт вела себя как хозяйка дома. Только хозяйка могла приглашать всех к столу и рассаживать гостей. Тут Волков был согласен с женой, Бригитт вела себя дерзко, но он никогда не стал бы что-то ей выговаривать. Кавалер понял, что вскоре ему предстоит неприятный разговор с госпожой Эшбахт по поводу Бригитт, и случай этой вопиющей дерзости жена ему еще припомнит. Но пока он, улыбаясь, садился во главе стола, подле жены и подле госпожи Кёршнер и одного из ее сопровождающих, а жених и невеста сели рядом, рука к руке, в середине стола, так чтобы их было видно всем, кто сидел за столом.

Опять же Бригитт дала знак, и с кухни на удивление опрятные слуги стали носить в столовую блюда с едой. Блюда те были не так изысканны, как угощение в доме епископа, но кто же с дороги откажется от горячих свиных котлет, от рагу из бараньих ребер, от обжаренного в муке сыра и многого другого из хорошей, сытной деревенской пищи, к которой еще давали отличное вино и очень черное пиво. Госпоже Кёршнер и ее сопровождающему, кажется, все нравилось, а жениху было вовсе не до еды. Ему хоть что сейчас подавай, он ничего бы не пробовал даже — он интересовался у невесты, все ли подарки пришлись ей по нраву и какие из них приглянулись более, чем иные. И умная девочка не вспоминала ни шубу, ни атлас, ни жемчуг, а отвечала правильно:

— Уж таких щеток для волос я ни разу не видела, очень они мне по душе. И зеркало очень удобное, его хоть на кровать себе ставь.

Людвиг Вольфганг выпрямлялся от гордости и, краснея, задавал следующий вопрос:

— Госпожа Урсула, а не кажусь ли я вам… немилым? Может, что вам во мне кажется дурным?

— Нет, ничего такого я в вас не вижу.

— Нет, вы, пожалуйста, не скрывайте, — волновался жених. — Коли уж что кажется вам, так честно и говорите.

Многие прислушивались к их разговору, всякому было интересно, о чем говорят жених и невеста, да шум за столом стоял такой, что никто их не слышал. И Урсула, беря новую, на сей раз красную, конфету из ларца, говорила жениху:

— Так я и не скрываю, коли мне что в вас будет немило, так я вам сразу скажу.

— А уши? — спрашивал жених, продолжая волноваться.

— Что уши? — не понимала невеста.

— Братья мои говорили, что я лопоухий и что вы меня не примете из-за ушей. И не пойдете со мной к алтарю.

— Ах, как это глупо и зло — говорить подобное. Уши у вас вполне приличные, и я, когда стану вашей женой, не позволю вашим братьям говорить про вас всякое.

— Значит, уши у меня приличные?

— Вполне себе, — улыбалась девочка и, чтобы убедить волнующегося жениха, добавляла: — А коли ваши братья и меня слушать не будут, так мы дядюшке моему скажем, и он им запретит. Уж дядю моего никто ослушаться не осмелится.

Это был серьезный довод, после которого жених только и смог сказать:

— А я полагаю вас очень красивой, госпожа Урсула. Я доволен, что мне досталась такая красивая невеста.

— Спасибо, добрый господин, — вежливо отвечала девочка, — я тоже довольна тем, что мне попался такой хороший и добрый жених.

Все были довольны в обеденной зале, кроме госпожи Эшбахт, которая то и дело бросала злые взгляды на госпожу Ланге и так была зла, что есть не могла, хотя монахиня ее и уговаривала. Да еще матери невесты, которая то и дело всхлипывала, глядя на дочь. Но вскоре и она утешилась, услыхав от будущей родственницы, матери жениха, что отец жениха подыскивает дом для молодой семьи. Ищет и не может найти, нужен-то дом хороший, с большим двором, чтобы карету было где поставить, а