Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

Вот тут-то и начнется настоящая война не на жизнь, а на смерть – против тиранов. В самые ближайшие дни мы станем свидетелями торжества Республики свободы и равенства, увидим всплеск ненависти к тиранам – и волну справедливой мести от рук народа, которая обрушится на предателей. Под мудрым руководством Робеспьера восторжествует единство. Удел же нечестивых – исчезнуть с лица земли…

Дом Гиттара де Флорибана, улица Канетт (секция Муция Сцеволы)

Приближается полночь, завершающая день 26 июля 1794 года. Солнце закатилось в 19:36. Новолуние можно было наблюдать с 4:51 дня – теоретически, потому как небо затянуто облаками. Для этого времени года такая погода не является чем-то из ряда вон выходящим – проливные дожди скорее норма. Завтра, 27 июля, солнце должно встать в 4:22 утра.

Селестен Гиттар де Флорибан, 69-летний вдовец, буржуа и рантье, ведет дневник[55]. Его повседневные записи кое-где снабжены россыпью звездочек и пометок на полях, обозначающих сексуальные контакты с его давней знакомой, с которой он привык вместе обедать, – некой мадам (точнее, теперь уже гражданкой) Селье. В течение нескольких месяцев у Флорибана выработался своего рода распорядок ежедневного досуга, включающий в себя два ключевых пункта: сначала он заносит в дневник суточную температуру, а затем составляет список казненных в течение дня на гильотине. 23 июля, как показывает его дневник, температура поднялась до 22 градусов и 55 человек были гильотинированы. 24 июля: 23 градуса, 36 казненных на гильотине. 25 и 26 июля выдались прекрасные деньки: столбик термометра держался на отметке 23 градуса, в первый день были казнены 38 человек, на следующий – еще 52.

Дом Флорибана, расположенный на Левом берегу, на углу улицы Канетт, примыкает к площади Сен-Сюльпис. На улице полно народу и духота, что, вероятно, объясняет, почему в обсерватории на южной окраине города на высоте 30 метров ученые в полдень 27 июля зафиксируют максимальную температуру всего 18 градусов, а в дневнике Флорибана будут указаны 23 градуса. День 27-го останется пасмурным и теплым. Флорибан отметит, что утром моросил легкий дождик; согласно записям обсерватории, это случилось в 9:15 утра. За этим единственным исключением 27 июля дождя больше не будет[56].

Флорибан записывает время в своем дневнике по старому григорианскому календарю, упорно игнорируя официальный революционный стиль. Возможно, он даже не знает, что в грядущий последний день декады, 10 термидора – или 28 июля, – планируется почтить память двух героев-подростков, Жозефа Бара и Агриколя-Жозефа Виала, павших на поле битвы во имя отечества. Робеспьер раздул вокруг них шумиху, и по его предложению их тела решили поместить – с большой помпой – в Пантеон, старую церковь Святой Женевьевы, ныне ставшую республиканской святыней национальных героев.

Планы меняются. На самом деле через 24 часа или около того, на исходе дня 28 июля, предварительно должным образом отчитавшись о своих метеорологических наблюдениях, автор этого скучного дневника провозгласит, для пущего драматизма используя заглавные буквы:

ВЕЛИКИЙ ЗАГОВОР. Сегодня могло случиться одно из величайших событий, которые когда-либо знала Франция, если бы заговор был доведен до конца.

Дата 27 июля 1794 года (9 термидора, II года) действительно окажется днем заговора и контрзаговора, предполагаемого заговора, раскрытого заговора, сорванного заговора. Сам Париж, судьба революции и всей Франции – все повиснет на волоске. И в центре событий в эти 24 часа месяца термидора окажется Максимилиан Робеспьер. В ближайшие недели Флорибану не раз еще придется корпеть над своим дневником. Однако к финалу рокового дня 9 термидора шпион Робеспьера Русвиль, его горячий поклонник Станислас Леграсьё и, конечно, измученный похмельем sans-culotte Александр Верне попадут в тюрьму. Тальен примет энергичные меры в защиту своей возлюбленной Терезы Кабаррюс. А что же сам Робеспьер? Через двадцать четыре часа Робеспьер окажется в бегах – и ему будет угрожать смертельная опасность…

ЧАСТЬ I

Элементы заговора

(с полуночи до 5 утра)

Париж спит. С тех пор как в июле 1789 года состоялся штурм Бастилии, город переживает один из самых бурных и страстных периодов своей истории. Молодая Французская Республика из последних сил, не на жизнь, а на смерть, сражается против объединенных армий «старорежимной» Европы, попутно пытаясь преодолеть общенациональные разногласия и гражданские конфликты. Несмотря на то что Национальный конвент был избран демократическим путем, он приостановил традиционные демократические процедуры и использует террор в качестве средства подавления оппозиции.

Война и террор преобразили город, наполнив его жителей новой политической энергией. Крупнейший город континентальной Европы, Париж некогда упивался своей репутацией гедонистического гнезда европейской галантности, просвещенного мышления и разборчивого потребления. Теперь парижане считают себя передовым отрядом эпохи, авангардом демократических преобразований мирового масштаба. После 1789 года вся политика представляет собой хронику повторяющихся кризисов и резких смен направления, и вот-вот разразится новый кризис. Все концы сходятся на одном из ведущих деятелей революции Максимилиане Робеспьере. Его репутация патриота и демократа незыблема. Наиболее красноречивый и неподкупный из всех защитников народа, он в настоящее время – ключевой член правительства, которое, похоже, успешно справляется со своими задачами. Но прямо сейчас, когда большинство парижан дремлет в своих постелях, Робеспьер размышляет, как ему лучше поступить. Он осознает, что его враги рисуют его диктатором, который вот-вот превратится в полноценного тирана. И прямо сейчас он опасается, что они всерьез замышляют против него заговор, полагая, что от его успеха зависят их жизни. В сущности, так оно и есть. Они замышляют – и замышляют именно заговор.

Полночь

КВАРТИРА РОБЕСПЬЕРА, ДОМ 366 ПО УЛИЦЕ СЕНТ-ОНОРЕ (СЕКЦИЯ ПИК)

– Я ничего не жду от Горы; они хотят покончить со мной как с тираном; но большая часть Конвента меня услышит[57].

Робеспьер разговаривает со своим домовладельцем, мастером-краснодеревщиком Морисом Дюпле, в своей квартире в доме 366 на улице Сент-Оноре. В последнее время он рано ложится спать. Сегодня так не получится.

Длинная эмоциональная речь, которую Робеспьер произнес в Конвенте ранее в тот же день, была его первым с середины июня публичным выступлением. Он, похоже, привел в восторг присутствовавшего там якобинца из провинции Станисласа Леграсьё – но одновременно вызвал яростное неприятие и направленный лично против него гнев со стороны многих депутатов, не в последнюю очередь – его постоянных и давних политических союзников, радикальных депутатов из объединения, известного как «Монтань», или «Гора» (в Манеже, который до мая 1793 года служил в качестве зала заседаний для Конвента, эта группа получила такое название, поскольку облюбовала самые верхние скамьи на круто уходящих вверх трибунах). Сегодня вечером Робеспьер повторил речь, с которой выступал в Конвенте, перед гораздо более дружелюбно настроенной аудиторией на собрании Якобинского клуба[58]. Клуб представляет собой главную политическую ассоциацию Республики, дискуссионную палату, формирующую политику, которую депутаты впоследствии утверждают в виде законодательства. Его галереи открыты для широкой публики, и представители общественности могут стать членами клуба, уплатив довольно внушительный взнос. Клуб, среди прочего, служит и центром обширной сети партнерских и вспомогательных клубов во всех концах страны, в общей сложности насчитывающей, вероятно, свыше 150 000 членов. Встречи в клубе редко затягивались позднее десяти часов, но этот вечер стал исключением. Хотя речь Робеспьера вызвала ожесточенное сопротивление оппозиции, в конце концов его требования провести политические чистки – для уничтожения заговорщиков, угрожающих Республике, – встретили, как с волнением отметил Леграсьё, бурную поддержку – после яростных дебатов, из-за которых, собственно, он и вернулся домой так поздно.

Своим ораторским искусством Робеспьер поднял политические ставки на новый уровень, однако он чувствует, что игра стоила свеч. Он так долго говорил об «иностранном заговоре» и прочих злокозненных умыслах, но его слова не вызывали никакого отклика. Сегодня Конвент предоставил ему убедительные доказательства, подтверждающие его точку зрения: существует явный заговор против него, и руководят им его старые союзники в Конвенте из числа монтаньяров – от слова «монтань», «гора», – обвиняющие его в стремлении к диктатуре. Они думают, что тиран затаился в ожидании своего часа. Теоретически