Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

11

Вернувшись в колледж, она отправилась прямиком в трапезную. Дария, разумеется, до полуночи не объявится. Но из-за дальнего стола кивнула Эстелла, рядом с ней было несколько свободных мест. Перспектива ужинать вместе с шаманом, как теперь Ада про себя называла профессора Палевского, ее не привлекала, но отказать было бы слишком грубо, так что она взяла поднос и направилась к ним. Чтобы сесть, пришлось переставить подпертые стулом костыли.

Профессор сразу же бросился в бой:

– Не понравился мне ваш доклад. Не понимаю, чего вы, феминистки, хотите. Вечно выдумываете какие-то преследования и выставляете себя жертвами.

– Только не говорите, что в Античности женщинам так уж хорошо жилось.

– Прекрасно! Они всегда были в привилегированном положении. Никогда не замечали, что все провидицы были женского пола? В Дельфах, например, жила пифия, которая общалась с богом, и именно ее слова в случае войны определяли судьбу Греции.

– Она была всего лишь инструментом.

– Инструментом, да. Сидела себе на треножнике над трещиной в земле, соединяющей загробный мир с миром людей, вдыхала божественные испарения, сиречь дыхание Аполлона… Как античница, вы, конечно, знаете, каким отверстием тела она их поглощала. Вы, женщины, открыты снизу, потому так легко и общаетесь с миром духов.

«Вот ведь вульгарный тип, – подумала Ада. – И как только Эстелла его выносит?»

Но Эстелла лишь смущенно склонила голову и стала играть с кольцом, снятым со среднего пальца: катала его вокруг бокала, избегая хлебных крошек, будто от этого зависело что-то очень важное.

Аде не хотелось отвечать профессору: у нее не было настроения вступать в дискуссии. Она как раз подумывала закончить разговор резкой шуткой, как вдруг один из костылей с грохотом рухнул, привлекая к их троице внимание соседей.

– Может, это знак, что не стоит больше таскать с собой оба? – с некоторым облегчением спросила Эстелла, подняв костыль с пола. – После операции прошло уже больше полугода! Может, хватит и одного, профессор? Немного нагрузки вашей ноге не помешает.

– Сколько мудрости в этой юной служанке![34] – саркастически воскликнул Палевский. – Впрочем, разве она служанка? Она Антигона[35] бедняге Эдипу, калеке, кем стал я. – И, повернувшись к Аде, добавил: – Эта девушка полна всевозможных талантов и стоит гораздо больше, чем я ей плачу. Она ведь, знаете ли, необходима мне не только как медсестра и секретарь: я еще и исследую ее, использую в моих экспериментах…

Эстелла покраснела.

– Неправда! Хватит болтать ерунду! – воскликнула она, то ли умоляя, то ли настаивая, но апеллируя скорее к Аде, чем к профессору.

– Почему же ты не хочешь, чтобы я упомянул о самом важном твоем таланте? Эта девушка, дражайшая коллега, наделена даром. Я обнаружил его совершенно случайно и не устаю благодарить судьбу за бесконечно выгодную сделку, которую совершил, когда выбрал ее себе в помощницы.

– Мне не нравятся такие шутки. Прекратите. – Лицо Эстеллы вдруг приобрело мертвенно-бледный оттенок, в глазах появились злые искорки.

Но Палевский был не из тех, кого пугают эмоции. Не глядя на девушку, он, обращаясь к Аде, торжественно произнес:

– Она самый сильный и восприимчивый медиум, какого я только встречал на Западе, пусть и не желает этого признавать. Ей достаточно лишь раз взглянуть в глаза мертвеца, чтобы заставить его говорить. И завтра…

– Никакого завтра! Я вам не цирковой уродец! Мы же договорились, что… В общем, нет! Завтра я даже в зал не войду! Провожу вас до двери, а на кафедру забирайтесь как хотите, хоть с костылями, хоть без! – И от переполнявшей ее ярости девушка вдруг разрыдалась, беззвучно всхлипывая.

Ада смутилась.

– Сделаю себе кофе, – сказала она, поднимаясь и направляясь к столу с напитками.

Эстелла бросилась за ней:

– Не верьте ему, пожалуйста! Это неправда! Не верьте!

– Я и не думала ему верить! Ты же еще с утра сказала, что он чокнутый.

– Он мне заплатит только по возвращении в Лондон! Иначе я бы давно ушла!

– Ладно, давай-ка вытри слезы. Смотри, там есть десерты. Принеси профессору пудинга – может, он сбавит обороты?

Ужин закончился в молчании. Палевский, видимо, понял, что перегнул палку, и пытался поймать взгляд Эстеллы, чтобы помириться.

– Проводи меня до комнаты, – сказал он наконец, поднимаясь со стула. – Потом, если хочешь, можешь погулять в парке с профессором Бертран. Обещаю, завтра я ни слова о тебе не скажу и не заставлю участвовать в моем докладе. Можешь сидеть в зале или торчать снаружи, мне все равно, я ни о чем тебя просить не собираюсь.

Эстелла не отвечала. Она молча помогла Палевскому встать, подала ему костыли, сунула под мышку пухлую папку на завязках и лишь потом шепнула Аде:

– Простите, я очень устала. Надеюсь, в парке мы сможем прогуляться и завтра. А сейчас я пойду спать.

Переволновавшись, она даже забыла на столе свое кольцо. Когда Ада это заметила, девушка была уже далеко, и она решила за ней не бежать. Тоненький золотой ободок сворачивался в узел вокруг крошечной жемчужины – маленькой, но, насколько Ада могла судить, старинной. «Завтра верну», – подумала она, по археологической привычке взвесила колечко в руке и сунула во внутренний карман сумочки.

Спать не хотелось: увиденное совершенно выбило ее из колеи. Она не знала, кому верить. Неужели Эстелла действительно исполняет в экспериментах Палевского роль медиума? И как долго она этим занимается? Или это извращенное воображение профессора подсказало ему идею, для которой девушка не давала никакого повода?

Аде снова вспомнилась «Волшебная гора»: беззащитная, хрупкая Эстелла так походила на юную датчанку-туберкулезницу, медиума Элли Бранд, которая, вызывая покойного Иоахима, два с лишним часа, словно в родовых схватках, извивалась между ног Ганса Касторпа.

12

Она решила, что сон подождет. Может, Дария вернется наконец из своей экспедиции, и у них будет повод пошептаться и перемыть кому-нибудь косточки. Оставаясь вдвоем, они вечно над кем-то или над чем-то смеялись – Дария не выносила разговоров о кровожадных мертвецах и голосах с того света.

Из холла по соседству с трапезной слышался телевизор. Ада остановилась на пороге. Показывали классику Шлезингера, «Вдали от обезумевшей толпы», – когда-то нежно любимый ею фильм с участием замечательных актеров. Помнится, она смотрела его в кинотеатре «Аристон» вместе с Джулиано, и сцена, где Джулия Кристи – Батшеба собирает за общим столом своих работников, пастухов и фермеров, чтобы отобедать и спеть рождественские гимны, тронула ее до глубины души[36]. «Вот жизнь, какой у меня никогда не будет», – подумала она тогда.

– Что ты плачешь, глупышка? – сказал Джулиано, протягивая ей носовой платок. – Ты же читала роман, правда? Стало быть, знаешь, чем все кончится.

На экране влюбленный сержант Трой притворно нападал на Батшебу посреди цветущей долины. Он скакал вокруг нее, словно исполняя какой-то экзотический танец, размахивал палашом, почти задевая девушку, а в конце продемонстрировал, как остро тот заточен. Серьезное испытание нервов для персонажа, для режиссера, но в первую очередь – для актеров. Ада всегда питала слабость к Теренсу Стампу, как, впрочем, и к Пьеру Клеманти. Вот такие мужчины ей нравились: загадочные юные красавцы – полная противоположность Джулиано. И почему только она его выбрала?

В больших кожаных креслах перед телевизором сидели какие-то люди. Привыкнув к полумраку холла, Ада узнала Дитера Хорландера, нежно держащего за руку свою медсестру. На губах старика застыла глупая улыбка.

«И почему, спрашивается, меня так сильно отталкивает мысль, что они могут?..» – спросила себя Ада. В конце концов, ее собственная бабушка вышла замуж в восемнадцать за мужчину шестидесяти одного года от роду, а последнюю дочь родила еще десять лет спустя, когда мужу перевалило за семьдесят. Но мысли есть мысли, ничего с ними не поделаешь.

Выскользнув из холла, а потом из здания, Ада пересекла лужайку и направилась к Old Building, Старому корпусу, темневшему на фоне величественных деревьев в глубине парка. Прозрачное темно-синее небо словно сошло с картины Магритта. Корявые ветки дуба почти поймали полную луну. Запах цветов стал еще сильнее,