Дочь Двух Матерей - Anita Oni

* * *

Рэдмунду тоже было о чём поразмыслить тем вечером. Много о чём поразмыслить. И, со свойственной ему горячностью, он одним махом решил, что всё, прозвучавшее ранее — чушь и ерунда.

Рэдмунд был прагматиком и не собирался верить ни в какое колдовство. Серьёзность, с которой вещали все эти титулованные особы, включая его отца, одновременно вызывала у него приступы смеха и выводила из себя. «Посудите сами, — возражал он им мысленно, шагая по своим покоям, роскошным, в изразцах и гобеленах, — мы живём в эпоху зарождающейся индустриализации, когда в просвещённом Вик-Тони работают над освещением, не требующим огня, и устанавливают паровые двигатели, не задействующие тягловую силу; когда незримая стена изучена на всём её протяжении, и, несмотря на то, что никому не удалось проникнуть по ту сторону (ежели такое вообще осуществимо), учёные умы посредством длительных и кропотливых расчётов пришли к выводу, что Торфс имеет форму шара; когда явления природы истолковываются наукой — и в них нет ничего колдовского». А эта женщина, о которой они говорили, — Рэдмунд был уверен, — не сделала ничего особенного. Отправь её своевременно в Академию наук Виттенгру, там мигом доказали бы, что вся её «сверхъестественность» — не более, чем ребячья фантазия. И, вообще, если бы двести лет назад остров взаправду был населён ведьмами, так бы они и отдали его без боя! Послушать об их способностях, так им без особого труда удалось бы испепелить целую армию. А вместо этого они, якобы, позорно бежали. Обыкновенные трусы! И притом совершенно немощные.

Тем досаднее было, что из-за таких предрассудков на Ак'Либусе до сих пор портили жизнь приличным людям. Пусть с Паландорой и, тем более, с Балти-Оре он не был так близко знаком, чтобы судить, но как можно было считать ведьмой его сестрёнку? В ней колдовского только её способность обуздывать свой взрывной характер. Рэдмунд так не умел. Ну, и её знаменитое жаркое из фазана на костре, с грибами и острыми специями — вот это колдовство, за которое не жаль продать душу! Эх, будь она рядом, можно было бы вдоволь посмеяться над этой историей. Но от него требовали со всей серьёзностью хранить эту тайну, особенно от самих девушек, в неё вовлечённых.

«В следующий раз меня попросят сохранить в секрете, что у моего слуги Фанаса пёсья голова», — фыркнул Рэдмунд. Впрочем, это, как раз, было не так далеко от истины: где же носило этого бездельника? Назавтра им предстояло покинуть крепость и вернуться домой, а у него ещё не все вещи были уложены.

— Фанас! — позвал он, и клич раскатился эхом в глубине покоев. Он звал ещё раза три, и вот, наконец, послышалось знакомое шарканье и в комнату, косолапя и припадая на одну ногу, зашёл слуга. И без того невысокий, он дополнительно горбился и клонил голову к земле.

— Вы звали меня, киан Рэдмунд? — смиренно спросил этот невзрачный и простоватый человек лет тридцати. Несмотря на высокий статус, Рэдклы привыкли обслуживать себя сами, и прислугу держали скорее из необходимости соответствовать титулу. А потому для Рэдмунда оставался непривычным тот факт, что он отдаёт приказания человеку, который на десять лет старше него, да ещё по таким мелочам, с которыми бы играючи справился сам. Командовал он легко, но в душе чувствовал, что делает это отчасти зря, а слуга чутко улавливал настроение своего господина и оттого не был чрезмерно расторопен.

— Фанас, где тебя носило? — спросил Рэдмунд.

— Как это, где? По вашим же делам, господин. Я был на псарне.

— Но ведь я послал тебя туда ещё утром!

— Разумеется, господин. Так ведь это… Пока доберёшься, пока потолкуешь с псарями… А там уж, стало быть, обед. Ну, сядешь с ними за стол…

«…пропустишь стаканчик», — мысленно продолжил Рэдмунд. Ему эта история была мало интересна, и он отмахнулся от неё, как от назойливой мухи.

— И что же со щенком?

— Дают. Дают, господин. Завтра перед отъездом возьмём его из вольера. Я уж подложил ему попонку на козлах. Хорошо поедет, с комфортом.

— Прекрасно, — ответил Рэдмунд. — Давай укладываться в путь.

— Так всё уж практически уложено, господин, — сказал Фанас и, глазом не моргнув, оглядел царивший в комнате беспорядок. — Завтра… Успеется…

Рэдмунд подивился такой наглости.

— Что завтра? Что успеется? С тобой здесь целую неделю протянешь, да так и не управишься! А ну за работу!

— Вот вы, господин, бранитесь, — огрызнулся Фанас, — а я, между прочим, ради вас стараюсь. Все девять часов в сутки. По сто минут в часе, и по сто секунд в минуту, чтоб вы знали. Это сколько же будет секунд… Девяносто тысяч. И все их посвящаю вам.

«Ишь ты! — подумал Рэдмунд. — Разбирается в арифметике, важный какой. Лучше бы он с таким рвением паковал наши вещи».

* * *

Паландора, между тем, уже собралась в дорогу. Рруть ещё подбирала оставшиеся крема и лосьоны, складывала их на туалетном столике, чтобы сразу поутру ими воспользоваться и тут же уложить в саквояж, а юная киана сидела у окна и наблюдала за стрелкой больших крепостных часов на южной башне. Длинная предсумеречная тень от башни падала прямо на её окна, и стрелки скорее угадывались в полумраке. Как же быстро время летело. Ещё каких-нибудь семь недель назад она была счастлива, а теперь всё в жизни медленно утрачивало своё значение.

Она не могла отрицать, что интересно и плодотворно провела сегодняшний день в ателье её величества. Сколько там было всевозможной материи! Нежный атлас, тончайший розовый шёлк, прозрачный тюль и газ, ворсистый бархат. Тканям, казалось, не было конца, а от обилия их цветов и оттенков разбегались глаза. А ещё пуговицы, ленты, застёжки… Воланы и рюши, из тех, что годятся разве что для деток и кукол, но, тем не менее, вызывают восторг! Портные день и ночь трудились здесь над лучшими нарядами столичных модниц и приближённых короля. Молодые девушки, склонившись над пяльцами в три погибели, вышивали узоры и орнаменты, а их сменщицы выполняли в соседнем помещении гимнастическую разминку и увлажняли покрасневшие от напряжения глаза специальными каплями. Окна ателье выходили на дикую клумбу, сплошь в сиреневых звёздочках вереска, над которым порхали голубые осенние бабочки. В какой-то момент Паландора отбросила горестные воспоминания и целиком отдалась этой увлекательной игре по подбору свадебного наряда. В конце концов, она всегда мечтала об особенном платье к этому особому дню. Она с улыбкой примеряла образцы, пытаясь внутренним взором представить финальную работу, и ласково успокаивала мастериц, если тем доводилось случайно уколоть