Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

Все присутствующие тоже заулыбались.

— И сколько же вы хотите?

— Думаю, что десять талеров будет достаточно.

— Нет, нет, нет, — Волков помотал головой. — Это невозможно, я могу дать только пять.

Аудиторы дружно загалдели.

— Господа, господа, — Волков постучал по столу. — Только пять. Имейте в виду, что и этих пяти у меня нету. Мне придется их искать, пока у меня есть только дом.

Аудиторы переглянулись. Волков умел говорить убедительно. И магистр произнес:

— Ну, хорошо, пять так пять, но дом еще надо оценить.

— Ну, тогда приступим немедленно, — предложил солдат.

Все начали быстро доедать, вытирать губы, допивать из стаканов и вылезать из-за стола, стали выходить на улицу. В углу трактира Волков приметил Сыча, и незаметно дал ему знак идти за ним. Сыч, дремавший в углу за кружкой пива, едва заметно кивнул в ответ.

⠀⠀

Они стояли за углом трактира, у забора, под дождем в темноте. Волков опять морщился от запаха Сыча.

— Ну, как тут дела, — спросил он.

— Суета, день-деньской. К трактирщику народ прет валом, он со всем разговаривает.

— А от Соллона кто был?

— Из холопов его никого не было, а если кто другой был, то я того не ведаю.

— Смотри внимательно, мне теперь не только ла Реньи нужен, но еще и Соллон.

— Да это я скумекал.

— Старосты подбивают мужика не разговаривать с городскими. Хочу завтра их под замок посадить. Что думаешь?

— Дело правильное, только сажайте их вместе с семьями.

— С бабами да детьми? Что за дурость? Не зверь же я.

— На первый взгляд оно, конечно, дурость, но ежели приглядеться, то лучше сажать семьями, потому что так правильно. Хотя и не по-людски, по зверски, как вы говорите.

— Ну, ка, объясни.

— Вот, к примеру, староста — он вор, — начал Сыч, — с мужика значит, брал, а барину не отдавал. Значит что?

— Что? — не догадывался Волков.

— А то, что деньга у него есть. Староста, это ведь не Соллон, который дома из камня строит, да коней знатных покупает. Старосты они ж из мужиков, а значит, деньгу бережет, копит. В огороде горшок с серебром пади припрятал, я на то побиться готов.

— И?.. — не понимал Волков.

— Вот вы старосту возьмете, а сыночек его старшенький горшочек откопает, и сбежит куда, и не видать вам тех денежек никогда. А когда вы всю семью в подвал разом посадите, на хлеб да в холод, то через неделю староста от бабьего воя сам поговорить захочет. Баба его ему спокойно сидеть не даст, зад у баб от камней в подвале мерзнет, уж поверьте, и просить он будет, чтоб семью отпустили, и за это он все вам скажет и без дыбы, и без железа. Все серебришко отдаст, — объяснял Фриц Ламме.

— А ты молодец, Сыч, — произнес Волков, так и сделаю.

— Только не говорите никому, пока старост с семьями не возьмете, чтоб для них все в нежданку было.

— Понял. Ладно, ты иди и помни, мне нужен ла Реньи и Соллон.

— Помню, экселенц, помню.

Солдат было пошел, но остановился, повернулся и спросил:

— А насчет дыбы и коленного железа, если нужда будет, справишься?

— Не извольте беспокоиться, экселенц, — Сыч оскалился в недоброй улыбке. — Если нужда будет — поработаю заместо палача, хоть и не мое это дело.

⠀⠀

⠀⠀

⠀⠀

Часть пятая

Большое хозяйство

⠀⠀

⠀⠀

Глава пятнадцатая

Большое хозяйство

⠀⠀

Не процветает земля, коли господин празден. Не в охотах и войнах доблесть господина. Но в трудах ежедневных.

Альберт Кёльнский

Волков кинул поводья Ёгану, а сам, стоя под дождем, уставился на это светлое пятно в ночной темноте. И тут он вспомнил одно особенность донжона: донжон от основания вверх чуть сужался, и на уровне стены основание имело выступ шириной в две ладони. Вспомнив это, солдат загорелся идеей. Сон улетел, как не бывало. Он забежал в свою башню, прыгал по высоченным ступеням, как молодой, забыв про хромоту. Из своей башни по стене он дошел до донжона, дернул дверь, конечно, она была заперта. Тогда он, вздохнув, ступил на выступ, что опоясывал башню на высоте стены. Конечно, это было мальчишество, это была глупость. Он имел прекрасную возможность шмякнуться на мостовую двора замка с высоты в двадцать пять локтей, ведь камни выступа были мокры, а кое-где и покрылись мхом, но все это его не останавливало. Он просто хотел заглянуть в окно самой прекрасной женщины, которую он когда-либо видел. Женщины, которая могла стать его женой. Держась за стену, где это возможно, приставным шагом он шел, прощупывая каждый новый камень ногой в темноте. Так он добрался до окна, остановился, прислушался. Внутри кто-то разговаривал, но слов разобрать было нельзя. Волков аккуратно заглянул внутрь.

На столе стоял подсвечник с тремя свечами, и госпожа Хедвига была прекрасно освещена. Она сидела в кресле возле стола в одной нижней рубахе. Рубаха была тонкой работы, полупрозрачная, с расшитым воротом и рукавами. Она свободно спадала с левого плеча, приоткрывала грудь молодой красавицы. Волосы, роскошные, густые, цвета пшеницы, было собраны на затылке в большой пучок и небрежно затянуты лентой. Ее ноги были опущены в медный таз, а рубаха подобрана выше колен, чтобы не замочить. Она была прекрасная, ослепительна и обворожительна. Ее огромная служанка сидела на корточках у таза и мыла ей ноги. Госпожа Хедвига что-то ей говорила, та согласно кивала. Разобрать слов солдат не мог. И не до слов было ему. Он просто наслаждался видом этой удивительной женщины.

А служанка меж тем взяла полотенце и госпожа подала ей ногу. Франческа ее насухо вытерла и вдруг… склонилась к ней и поцеловала. Да, она поцеловала ногу госпожи, а госпожа, как