На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

– Но я не понимаю одного только, позвольте вас перебить, – обращается к рассказчику усатый блондин. – Ведь дело происходит в степи – их много?

– Много; человек десять набежит, а то и больше!

– Вы одни?

– Один!

– Не понимаю, воля ваша, не понимаю!

– А вот поймете, если испытаете. Таких трусов, как эта поганая орда, вы и во сне не видали!

– Да полно, трусость ли это?

– А то что же?

– За последствия боятся, вот что!

– Гм, за последствия… какие там последствия!.. А вот еще один случай; приезжаю я на станцию «Джалавлы» – тут сейчас перед Кара-Кумами станция такая есть. Ну-с, приезжаю я в Джалавлы…

В зал быстро входят, почти вбегают, два молодых офицера в линейных мундирах: подпоручик Душкин и поручик Милашкин.

– А я увидал! – возглашает поручик Душкин.

– Я тоже видел! – сообщает также во всеуслышание поручик Милашкин.

– Кого, кого? – послышались вопросы.

– Обитательниц двадцать шестого номера! – в один голос произнесли вбежавшие. – Они теперь обе ходят по коридору: одна по своей охоте прогуливается, а другая уговаривает ее опять уйти в комнату, – потеха!

Несколько человек быстро встали из-за стола, задвигав стульями.

– Ты постой, братец, не убирай, – обратился к слуге зеленоватый господин, подхватывая портфель под мышку. – Ты, Манюся, подожди меня здесь!

Но его Манюся уже давно выскочила в коридор, дружески кивнув головой подпоручику Душкину и толкая слегка под локоть поручика Милашкина.

– Так вот приезжаю я в Джалавлы… – говорил господин с бакенбардами. – Э, да что там такое?

Его уже никто не слушал.

– Адель, mais fnissеz…7 это скандал! Посмотри, сколько их набралось… – уговаривала свою дочь Фридерика Казимировна, стоя в отворенных дверях своего номера.

Действительно, целая толпа, плотно притиснувшись друг к другу, заняла весь выход из коридора. Передние, несколько смущенные, мяли в руках захваченные со стола салфетки, задние напирали на передних. Каждый хотел, будто бы нечаянно, пройти по коридору мимо наших барынь, но маневр этот положительно не удался вследствие многочисленности маневрирующих.

– Ах, мама, да мне-то что за дело! – огрызалась Адель.

– Но это скандал! – шептала Фридерика Казимировна.

– Ай! – невольно вскрикнула Адель, обернувшись: она только что сейчас заметила сборище при входе в коридор.

– Ну, что я говорила!.. Ты забываешь, что мы не в Петербурге, где никому нет ни до кого дела! – язвительно упрекнула ее г-жа Брозе, захлопывая дверь,

– Да это звери какие-то, я даже перепугалась, – говорила Адель. – А этот, что похож на Жоржа, он живет как раз напротив, дверь в дверь. Я видела, он сидел за письменным столом и что-то писал, а когда я вышла, он подошел к двери и все время стоял на пороге!

– Какие глупости тебя занимают!

– Он мне даже поклонился слегка!

– Ах, Ада, вот видишь, до чего доводят твои шалости!

– Я ему поклонилась тоже!

– Проклятый Катушкин!

– Господин тут вас один спрашивает! – доложил коридорный Василий, входя в номер и протягивая г-же Брозе маленькую бумажку.

– Кто такой? – спросила Фридерика Казимировна, и сердце у ней екнуло.

– Господин, приезжий из степи; они там-с, в конторе, приказали записку отдать и ответ чтобы сейчас!

– Мама, это Катушкин! – произнесла Адель, пробежав записку и передавая ее матери.

– Проси! – произнесла Фридерика Казимировна, села на диван и приняла позу.

Коридорный Василий скрылся за дверью, и слышны были его торопливые шаги, когда он пробежал по коридору и начал спускаться по лестнице.

Адель встала спиной к окну и не спускала глаз с двери. И мать, и дочь сосредоточились на ожидании.

V. В Губерлях

– Какая гроза нынче ночью будет, страсть! – произнес ямщик, из местных казаков, и стал тянуть из-под себя запасной халат.

– Да, что-то подозрительно солнце садится! – заметил Ледоколов – Чу! Гром никак?!

– Ветер из Чумного ущелья рвется; вот оно и гремит по горам; завсегда так, – объяснил казак происхождение глухого грохота, доносившегося до слуха путешественников. – Эй, вы, дьяволы, пошевеливайтесь, что ли!..

Он подобрал вожжи и подхлестнул пристяжную, та наддала задом и шарахнулась вбок, нажавши на оглобли; какой-то угловатый черный камень торчал у самой дороги и встревожил подозрительного коня.

– Испужалась!.. Нам бы только до станции добраться, а там ночевать будете, потому – в эту пору никто вас Губерлями не повезет!

– Опасно, что ли?

– Косогоры, обрывы, дорога чистый камень – скользко; опять не видать ничего. Долго ли до греха!

Сильный порыв ветра, налетевший совершенно неожиданно, чуть было не сорвал шапку с головы Ледоколова; тот уже почти налету прихватил ее рукой.

– Надо верх поднять. Подержи лошадей!

Звон колокольчика и стук колес по каменистой дороге замолкли, когда ямщик остановил лошадей. Глухой, заунывный вой доносился снизу из ущелий, затянутых темно-сизым туманом. Солнце село за громадную черную тучу, медленно поднимавшуюся из-за горизонта. Ярко-красный, багровый свет пылал из-за этой тучи, и, словно раскаленные, рисовались на вечернем небе отдельно разбросанные, скалистые вершины. Дорога шла по уступам каменистых холмов, беспрестанно поднимаясь и опускаясь. Направо и налево чернели местами глубокие трещины; жалкие кустарники цеплялись кое-где по откосам.

В стороне, на высоком косогоре, наискось торчала одинокая полувысохшая сосна; вершина дерева, расщепленная громовым ударом, высоко поднималась, упираясь в самое небо своим занозистым, обуглившимся острием, и вот-вот собиралась прорвать грозно надвигавшуюся тучу.

– Видели?.. – таинственно произнес ямщик.

– Что?

– Сосну. Вон на энтой-то самой сосне в ину пору, ночью, огонь стоит на самой вершине. Словно свечка теплится…

– Ты сам видел? – спросил Ледоколов, поглядывая на оригинальное, так высоко забравшееся, изуродованное дерево.

– Нет, самому не приходилось, наши сказывали. Урядник станционный в прошлом году видал, говорил: страсть! Пылает, ровно пакел (факел), а это около словно кто в колокол бьет, таково протяжно. Подъехал ближе – ничего, все как следовает!

– Может, он пьян был?

– У березинского старшины на крестинах был, точно!

– Ну вот!

– Казначей тут, сказывают, ехал, – давно это было, еще о ту пору, как наши казаки от царицы первые льготы получали… Ну вот, ехал казначей… Эй, вы, что ли!..

– Легче под гору!

– Ничего, кони привычные. Ехал это казначей и около самого эвтого места остановился; надобность, может, какая была; хвать-похвать – сумки нету. А в сумке-то у него деньжищ казенных было… Тп-р-ру!..

– Что там?

– Развожжалась!

– Ну, нам от грозы не уйти!

– Может, поспеем. Эй, вы, потрогивай!..

Крупные капли дождя с глухим стуком забарабанили по туго натянутой коже экипажного верха. Стемнело. Тучи заволокли последние отблески вечерней зари, и только в одном месте, около резко очерченного края, сверкала одинокая звезда. Вот и она исчезла. Исчезли очертания скалистых кряжей; исчезло все, поглощенное густым мраком;