На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Вдруг полнеба вспыхнуло разом… В этом красном, пожарном свете промелькнула змееобразная, голубоватая, ослепительная борозда. Громовой удар треснул, словно пушечный выстрел, у самого уха… На секунду все затихло… и глухо зарокотали по горам и ущельям громовые перекаты, то затихая, то раздаваясь с новой силой, то где-то далеко-далеко, то почти над самыми головами путешественников.

– Гляди, барин, с нами крестная сила! – наклонился с козел ямщик. – Вот оно, вот!..

– Что там?

– Назад гляди: оно самое. Да воскреснет Бог и расточатся…

Ледоколов выглянул. Он высунулся из экипажа, его обдало холодным дождем; он закрылся полой непромокаемого плаща и повторил попытку взглянуть по указанию ямщика.

Высоко, в том месте, где стояла сосна, теплилась небольшая огненная точка, и этот фосфорический, мигающий свет, казалось, находился в постоянном движении. Он прыгал по ветвям дерева, взбирался на самую верхушку и там исчезал на мгновение, и снова показывался, и снова исчезал…

– Это душа казначейская томится, – шептал ямщик. – Удавился он в ту пору, сердечный…

– Поосторожней!

Тарантас сильно качнуло. Снизу доносился шум воды и всплески; какая-то громадная черная масса загромоздила дорогу.

– Что это, станция? – спросил Ледоколов.

– Какая станция… Что за диковина?! До станции еще верст пять будет!

– Окно светится… Да это дормез1, кажется, на боку лежит. Придержи лошадей!

Еще раз осветилось грозное небо; опять зарокотали горы. При блеске молнии ясно можно было разобрать внизу на дороге большой дормез, стоящий наклонно на трех только колесах. Внутри этого дормеза было освещено, и слышались голоса. Лошади с отстегнутыми постромками стояли около экипажа и, опустив головы, повернулись задами к ветру, жались и вздрагивали при каждом громовом ударе. Ямщика не было; он, вероятно, уехал на уносных лошадях, и намокшие веревочные уносы вместе с вальками2 висели на конце экипажного дышла.

– Боже мой! Я готова умереть, я не выдержу более!.. – взвизгнула Фридерика Казимировна, когда молния ярко осветила экипажное окно, и жалкой, грязноватой точкой показалось в это мгновение крохотное пламя внутреннего фонаря. – Это ужасно…

Она уткнулась носом в подушку и тяжело дышала, так как в наглухо, со всех сторон закрытом экипаже было душно и невыносимо жарко.

– Мама, я отворю окна. Это невыносимо, я задыхаюсь! – говорила Адель и рванулась привести в исполнение свое намерение.

– Ада… пощади. Ты знаешь, как это опасно, – стонала маменька. – Ты отворишь, молния влетит, и все мы погибнем!

– Но мне дышать нечем… Мне дурно…

– Лучше перетерпеть…

– Это насчет молнии вы, Фридерика Казимировна, напрасно беспокоитесь, – начал Катушкин. – Вот разве дождем помочит, это точно!

Он сидел на передней лавочке, подобрав под себя ноги и боясь пошевелиться. Ему было страшно неловко, ноги у него затекли, и в коленях бегали мурашки, но он стоически выносил свое стесненное положение, боясь потревожить дам.

– Какую ужасную ночь мы должны будем провести! – стонала Фридерика Казимировна.

– Ничего-с, может, скоро ямщик подъедет! – утешал ее Катушкин.

– Иван Демьянович…

– Что прикажете-с?

– У вас есть пистолеты?

– Как же-с, мы в степь без оружия никогда не ездим, только теперь пока не требуется, они в чемодане уложены…

– А что, здесь есть бандиты?..

– Нет, бандитов не водится!

– Да ведь это горы; мы ведь в горах?

– Так точно, Губерли прозываются, отрог Уральского хребта, а там дальше пойдет…

– Мама, как хочешь, а я отворю!

Адель взялась за тесьму.

Опять вспыхнула яркая молния, опять взвизгнула на все Губерли Фридерика Казимировна. На этот раз струсила и сама Адель; она быстро отодвинулась от окна и смотрела в него широко раскрытыми, испуганными глазами.

Чье-то бледное, бородатое лицо мелькнуло за напотевшими стеклами окна. Свет молнии словно голубоватым бенгальским огнем осветил высокую фигуру в плаще, в башлыке, стоявшую у самой экипажной подножки.

– Что я видела… – шептала Адель.

– Ада, не пугай! – волновалась госпожа Брозе.

– Ямщик, ты, что ли? – громко окликнул Катушкин. – Фридерика Казимировна, позвольте, я выйду, может, помочь что нужно…

– Ах, нет, сидите, не пущу, в такую критическую минуту мы будем одни!

Рука без перчатки показалась у самого стекла и легко постучала в окно. Адель заметила блестящий перстень на одном из пальцев таинственной руки.

– Я – проезжающий. С вами случилась одна из дорожных неприятностей. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

– Это он, мама, – тихо произнесла Адель, – наш самарский vis-à-vis!

– До станции недалеко, вы, вероятно, скоро доедете. Нельзя ли вам поторопить нашего ямщика? – поспешил произнести Катушкин.

– Ради Бога. Мы здесь задыхаемся! – крикнула Адель.

– Отворите окно…

– Ни за что… Ах!.. – крикнула в свою очередь Фридерика Казимировна.

Даже Ледоколов вздрогнул от страшного громового удара, прервавшего переговоры.

– Это где-нибудь близко в скалу ударило! – говорил ямщик с козел ледоколовского тарантаса.

– Мой экипаж к вашим услугам, и я довезу вас до станции, если вам угодно! – предложил Ледоколов.

– Ах, как это хорошо, маменька, дайте мне мой большой платок! – обрадовалась Адель.

– Э, гм… – замялся Иван Демьянович.

– Я не поеду ни за что, я не решусь! – говорила госпожа Брозе.

– В таком случае я поеду одна! – объявила Адель.

– Ада…

– Тяните к себе дверцу, у меня не хватает силы! – крикнула девушка Ледоколову.

– Ада… Ада…

Сильный порыв ветра обдал мелкими брызгами дождя всех пассажиров, когда Ледоколов распахнул дверцу дормеза.

– Я вас перенесу на руках!

Он протянул руки.

– Ада, Ада, дитя мое!..

– Как хорошо, как свежо!

Тарантас Ледоколова стоял шагах в трех, не более, от дормеза; на одно только мгновение почувствовала Адель, как две сильные руки подняли ее на воздух, затем она уже сидела в тарантасе, прижавшись в угол и смеясь во все горло: ей вдруг стало почему-то необыкновенно весело.

– Мама, мама, скорее! – кричала Адель.

– Пожалуйте! – протягивал вторично руки Ледоколов.

– Ни за что!

– Мама, да идите!

– Что же, Фридерика Казимировна, теперь уж все одно-с: пожалуйте! – вздохнул Катушкин и добавил как бы про себя: – Своенравная барышня!

– Ай! – ступила, было, на подножку г-жа Брозе и опять попятилась назад.

– Смелее! – ободрительно говорил Ледоколов.

– Я уж при экипаже останусь, так вы уж похлопочите там на станции, чтобы насчет колеса… станционному скажите: от Лопатина, Ивана Илларионовича, он знает! – обратился Катушкин к Ледоколову.

– Непременно. Пошел!

Через минуту звон колокольчика под дугой ледоколовской тройки чуть слышался в вое ветра и глухом шуме проливного дождя.

Иван Демьянович завернулся в шинель, вытянулся во всю длину дормеза, подсунул себе под голову подушку, под бок другую, закурил папиросу и стоически принялся ожидать результатов своего поручения.

«Гувернантка – ха, ха! Несдобровать Ивану Илларионовичу с этакой гувернанткой, да-с! – начал он свои размышления. – При таком,