Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю - Анатолий Сергеевич Онегов

В следующий раз просто небо, просто солнце, просто свет дня я по-новому оценил вскоре после разговора с Аркадием Кушаковым. Аркадий оказался прав, когда просил меня быть поосторожней на лесных дорогах во время медвежьего гона…

Я только что занес в лес часть продуктов и возвращался за новой ношей, возвращался несколько беззаботно и почти столкнулся с разгорячившимся медведем-самцом. Медведь чуть не сбил меня с ног. Потом я долго восстанавливал по следам все детали события и неприятно обнаружил только свою вину.

О своей оплошности я долго старался не вспоминать вслух. Рассказал лишь Петру Мушарову. Петр выслушал доверчиво и понятливо и посоветовал мне подождать ходить в лес. Но ждать не хотелось.

И снова дороги, снова ручьи, снова стремление поскорей туда, где медведи начали свою новую жизнь, жизнь нового года своего «медвежьего государства». Но мои дороги, наверное, стали более осмотрительными. Нет, это была не трусость — это было начало того опыта, которым богаты и Иван Михайлович, и Петр Мушаров, и, конечно, Аркадий. И пусть даже опытного человека может поджидать в лесу самая неожиданная опасность, но до тех пор, пока есть лес, люди будут идти, идти, чтобы найти новые дороги, принести другим новые плоды своего труда, чтобы получить новые проценты с капитала природы и даже встретить новые опасности, встретить их просто, помериться силой со стихией, а когда стихии удастся победить, сильно и мужественно произнести слова о ранах, которые не принято считать, и снова оставить себе неиссякаемую жажду жить там, где дороги людей еще не окончились.

Глава двадцать пятая

До свидания, птицы…

Раньше я всегда встречал с лебедями весну. Весной лебеди были белые и высоко. От высоты птицы казались счастливыми. Через шум города я не слышал песни этих птиц, но они обязательно должны были петь… Тогда я еще совсем не знал, что лебеди умеют не только петь. Я читал охотничьи рассказы, где один лебедь погибал без другого, очень верил этим рассказам, но совсем не предполагал, что рыдать могут все лебеди сразу… И теперь на озере я ждал лебедей. Они должны были лететь обратно на юг, и мне казалось, что они пролетят надо мной.

Первых лебедей я увидел неожиданно и далеко. И они летели совсем не на юг — лебеди летели обратно на север после нескольких дней леденящего шквала…

До шквала было тепло и тихо, как летом. Только зеленый цвет сменился на желтый и бурый, а между этими цветами вспыхнули все полутона расписной осени. Все как под Москвой, только цвета были чище и ближе от прозрачного воздуха и не очень высокого голубого неба. Правда, с берез и осин нет-нет да и падали листья. Они падали редко и медленно, тихо ложились на воду, поднимали ножки и долго бродили по озеру цветными игрушечными лодочками. Пассажирами в этих лодочках были крупные капли живой росы. Я находил такие крошечные суденышки и подолгу рассматривал в беспокойное зеркальце свою обросшую физиономию и близкое северное небо…

Шквал пришел без объявления войны. Он свалился с севера, смешал озеро, осень и краски. Три дня сорвавшийся с цепи полярный пес грыз, рвал и мучил все живое и тихое, оставленное летом. Потом пса поймали, жестоко избили и снова посадили на цепь. Он еще тяжело дышал, и с севера долго потом тянулся ко мне уставший дымок из собачьей пасти.

Когда прошел шквал, я не узнал ничего. Не было берез, желтого тростника, оставались только потемневшие, нахохлившиеся перед зимой ели да ломкая трава под ногами. От яркого и светлого остались лишь холодные ветви осин да сжавшиеся под ветром листья вчерашней малины. Листья вывернулись светлой стороной наружу и теперь мертво индевели по берегам озера…

Я не нашел в лесу почти никого из вчерашних знакомых и выехал на воду. На озере были гости. Это были поспешные и суетливые в своей дороге к теплу серые и черные утки. Утки носились шальными стайками, падали на воду, снова куда-то неслись. Пожалуй, они были очень беспокойными и немного трусихами — они мчались сразу туда, куда надо попасть, чтобы больше не собираться в дорогу до весны. Утки мчались на юг. А лебеди летели на север.

Я еще раз доставал компас, проверял страны света. Все было на месте: и юг, и восток, и запад… Почему же они летят на север? Лебедей много. Птицы шли высоко и молча. От них оставался бело-голубой цвет, легкость дня и беспокойство сердца…

Это было уже в конце сентября. Луна появлялась позже и ущербней. Коптилку приходилось жечь дольше, керосин выгорал сверх положенной нормы, и луна часто приходила ко мне уже в темноте. Цвет луны менялся в течение ночи. Сначала луна появлялась в малиновых или желтых тонах. Потом ранние цвета выгорали, выхолаживались, и луна останавливалась перед моим окном белой и чистой. Красные тона над лесом и яркая чистота луны перед моим окном обещали назавтра холодное и ясное вёдро. После такой ночи солнце вставало далеким и мутным от морозного тумана, а трава и крыша дома долго холодели под жестким инеем… Когда луна вдруг не приходила, угадывать завтрашний день было трудно.

В ту ночь тоже была луна, белая и холодная, как льдышка в темной проруби. Ее можно было достать рукой, но я боялся обжечь морозом пальцы. Мороз расплывался вокруг луны белым туманом, как новорожденный ледок под еле заметными язычками ветра. А ветер снова гудел за окном, ломился в стены, в дверь, рвал крышу и громыхал поваленными деревьями… Сейчас ночь, сейчас не видно, как летят по земле обломки листьев, клочья травы, огрызки тростника, как все это перемешивается с пеной, брызгами, схватывается и застывает на камнях тяжелыми, разбитыми при ударе комьями… Сейчас ночь, и не видно озера. Я знаю — оно свирепо и хищно. Такое озеро встает всегда мертво и жутко. От воды остается поле боя: горбатый, непрочный и хмурый