Искусство частной жизни. Век Людовика XIV - Мария Сергеевна Неклюдова

нет партии, а она хочет выйти замуж. Она мне слово в слово пересказала разговор с королем. Мне показалось, что она вне себя от радости, что может так осчастливить человека; она с нежностью говорила мне о достоинствах и благодарности господина де Лозена. На все это я ей сказала: «Мой Бог, Мадмуазель, вы счастливы, но отчего было бы не завершить все еще в понедельник? Разве вы не знаете, что такая значительная задержка дает время для разговоров по всему королевству и что длить столь необычное дело значит искушать Господа и короля?» Она отвечала, что я права, но она была столь исполнена уверенности, что эта речь произвела на нее лишь незначительное впечатление. Она вновь вернулась к дому и превосходным качествам господина де Лозена. Я ей сказала словами Севера из «Полиевкта»:

Никто не упрекнет, что сделан выбор ней:

Прославлен Полиевкт и крови королей[283].

Она меня крепко обняла. Эта беседа длилась час, и всю ее не перескажешь. Но я, безусловно, в тот момент была ей приятна; говорю об этом без всякого тщеславия, ибо ей хотелось с кем-нибудь поговорить, ее сердце было переполнено. В десять часов она предоставила себя всей прочей Франции, пришедшей ее поздравить. Все утро она ожидала новостей, но их не было. После ужина она проводила время, собственноручно украшая покои господина де Монпансье. Вы знаете, что случилось вечером.

На следующий день, то есть в пятницу, я отправилась к ней и нашла ее в постели. Увидев меня, она удвоила стенания, подозвала меня, обняла и всю замочила слезами. Она сказала: «Увы! помните, что вы сказали вчера? Какое жестокое предвидение! ах, это предвидение!» Она так рыдала, что и я расплакалась. Я возвращалась туда дважды, она в большом горе и все время обращалась со мной как с особой, сопереживающей ее страданиям, – она не ошиблась. В этих обстоятельствах я обрела чувства, которые обычно не испытывают по отношению к персонам ее ранга. Но это между нами двумя и госпожой де Куланж, ибо вы можете судить сами, что такая болтовня будет совершенно неуместна при других. Прощайте.

«Попугай, или Любовные похождения Мадмуазель»

(1673)

Анонимное сочинение «Попугай, или Любовные похождения Мадмуазель» традиционно приписывается Бюсси-Рабютену и Куртилю де Сандра, одному из самых плодовитых писателей XVII в. Как уже говорилось, после появления «Любовной истории галлов» все скандальные сочинения считались вышедшими из-под пера Бюсси, поэтому его авторство «Попугая» более чем сомнительно. В начале 1670-х гг. он прозябал в Бургундии и вряд ли мог быть столь хорошо осведомлен о парижских происшествиях. Кроме того, его не оставляла надежда на близкий конец опалы, и трудно предположить, что он был готов пожертвовать всем ради описания мало ему известных событий. Более правдоподобно выглядит кандидатура Гатьена де Куртиля де Сандра (1644–1712), оставшегося в истории литературы в качестве автора «Мемуаров д’Артаньяна» (1700). Он принадлежал к еще достаточно редкому для той эпохи типу профессионального литератора (даже скорее журналиста), работавшего для широкой публики и максимально заинтересованного в коммерческом успехе публикуемых текстов. Поэтому (и по некоторым другим причинам полицейского характера) ареной его деятельности была Голландия, в отличие от Франции пользовавшаяся свободой печати. Там он публиковал свои многочисленные псевдомемуарные повествования, политические размышления и истории различных войн. Но справедливости ради заметим, что расцвет его творчества приходится на более поздний период, нежели начало 1670-х гг.

Логика атрибутирования «Попугая» Бюсси и Куртилю де Сандра вполне ясна: оба автора балансировали на грани дозволенного. Действительно, типологически «Попугай» стоит в одном ряду с «Любовной историей галлов». Однако между ними было одно существенное для той эпохи идеологическое различие. За исключением непристойных куплетов с припевом «Аллилуйя», Бюсси не касался королевской фамилии, в то время как в «Попугае» одним из действующих лиц был сам Людовик XIV. В этом смысле «Попугая» стоит причислить к политическим памфлетам: как отмечает исследователь, «учитывая, что в XVII столетии политика носила сугубо личностный характер, любая критика личности монарха представляла собой по меньшей мере скрытый политический выпад»[284]. К этому можно добавить, что в разряд критики попадали и тексты, на современный взгляд вполне нейтральные, но с точки зрения эпохи нарушавшие те или иные конвенции. Так, любовные переживания членов королевского семейства могли изображаться только иносказательно (как в уже упоминавшейся «Беренике» Расина). «Попугай», неоднократно перепечатывавшийся в составе сборника «Любовные похождения знаменитых дам нашего века», где рядом с ним фигурировали истории королевских фавориток («Любовные похождения госпожи де Монтеспан», «Королевские досуги, или Любовные похождения мадмуазель де Фонтанж», «Любовные похождения госпожи де Ментенон»), был скандален не столько содержанием, сколько самим фактом своего существования. Он не раскрывал никаких неприглядных секретов – нет сомнения, что ходившие по Парижу слухи и разговоры были куда откровеннее и циничнее, – скандалом была его печатная форма (вспомним аналогичный случай с «Портретом госпожи де Шенвиль»).

«Попугай» имеет любопытную структуру: рассказчик доводит свое повествование вплоть до расторжения брачного договора, затем приводит подлинное письмо, излагающее официальную версию событий (дело получило слишком большую огласку, и король посчитал необходимым разъяснить свою позицию, согласно которой он отказывал кузине именно потому, что граф де Лозен был его фаворитом, и могло показаться, что он сам был заинтересован в этом браке), и, наконец, две басни, «Орел, воробей и попугай» и «Ответ воробья попугаю». Как свидетельствует рассказчик, басни эти ходили по рукам сразу после описываемых событий, и в них под видом орла был изображен Людовик, орлицы – Мадмуазель, воробья – граф де Лозен, а попугая – муж младшей сестры Мадмуазель, герцог де Гиз (клан Гизов был более других заинтересован в расторжении предполагавшегося союза). Очевидно, что название всему сочинению дали именно они. Судя по отсутствию каких-либо намеков на последующую судьбу Лозена, все эти тексты были написаны до его ареста в ноябре 1671 г. Структура «Попугая» заставляет предположить, что подобное сочетание разнородных элементов – не что иное, как тематическая подборка материалов, циркулировавших сразу после описываемых событий, которая в 1673 г. попала в руки кёльнских издателей.

В отличие от других связанных с этой драматической коллизией материалов, «Попугай» в большей степени интересуется графом де Лозеном, нежели Мадмуазель. Вернее сказать, в фокусе повествования находится разрабатываемая героем стратегия соблазнения, объектом которой являлась Мадмуазель. Степень ее достоверности весьма мала: «Мемуары» Мадмуазель показывают, что инициатива все же исходила с ее стороны и что Лозен ей как раз нравился своим необычным поведением, далеким от общепринятых