Завещание бессмертного - Евгений Санин

Эта угроза никак не подействовала, и Диокл, теперь уже с сокрушением покачав головой, примирительно спросил отца:

— Может, еще?

— Зачем? – безучастно пожал плечами тот.

— Чтобы достойно жить!

— К чему? – не меняя тона, повторил Эвбулид.

— Ты же ведь сам меня так учил!

Диокл с жалостью посмотрел на отца и продолжил счет…

Эвбулид по–прежнему был безучастен.

Оживился он только, когда его сын потянулся через весь стол, чтобы поправить зачадивший фитиль в светильнике. Тогда он вдруг встрепенулся и совсем как много лет назад Диокл, смахнул со стола ближайшую монету и крепко зажал ее в кулаке.

— Триста! – наконец, возгласил Диокл. — Оставил бы и больше, да сосед может заподозрить неладное. Даже у преуспевающих эллинских купцов не бывает теперь таких денег…

Он с жалостью посмотрел на отца и с надеждой спросил:

— А то может, поедешь со мной?

И не давая ему раскрыть рта, чтобы не услышать единственное, что звучало от него все последние годы, это неизменное «зачем?..» и «к чему?..», принялся объяснять:

- Ты будешь одним из тех немногих, кто может сегодня жить, ничего не боясь, в этом страшном мире. Я продумал всё на все случаи жизни! Один мой дворец в Синопе, столице царства Митридата, заклятого врага Рима. Там я поселил твою младшую дочь, мою сестру – Клейсу. Мне удалось найти ее и выкупить из рабства, а Филу, прости, я так и не смог разыскать… Второй дворец у меня в сирийской Антиохии, царь которой, как никто другой умеет ладить с римлянами. С виду он просто как большой дом, чтобы не вызывал лишнего любопытства и зависти. Но внутри – роскошнее царских палат! Если я когда–то брошу якорь на берегу, то поселюсь там, женюсь, обзаведусь детьми…

- Дети — это хорошо… — безо всякого выражения согласился Эвбулид – Только прошу тебя, пусть они никогда не знают, что их отец был пиратом и превращал счастливых, свободных людей – в жалких, ничтожных рабов…

— Конечно! Ты мог бы и не говорить мне об этом…

- Значит, в душе ты понимаешь, что делаешь плохо? – неожиданно встрепенулся Эвбулид.

Диокл нахмурился:

- Отец, я же не лезу в твою душу. И ты, прошу тебя, не лезь в мою!..

Какое–то время они молчали, и, наконец, Диокл снова спросил:

- Может, все же поедешь? Тебе нужно только приказать, в какую сторону направить корабль! В Синопу или Антиохию. Ты там ни в чем не будешь нуждаться! Лучшие рабы… прости, я хотел сказать, слуги – будут прислуживать тебе, стараясь исполнить любое твое желание! Я честно выполнял законы нашего браства и, заботясь о других, мало что оставлял себе. Но, несмотря на это, у меня найдется достаточно средств, чтобы обеспечить достойную старость такого достойного отца, как ты! А если со мной что и случится, сам понимаешь, в пиратской судьбе нельзя знать, что с тобой будет завтра, то в надежных тайниках дома в Синопе и антиохийского дворца будут лежать богатые клады!

Диокл взглянул на отца и, прочитав в его глазах решительный отказ, медленно опустил голову:

— Ну, смотри! Не знаю, когда теперь встретимся. И встретимся ли вообще… Не провожай меня! Это может повредить тебе…

Диокл вышел, и когда стихли за дверью сначала обрывки его разговора с соседом, а затем и шаги, Эвбулид раскрыл ладонь и стал разглядывать то, что ему удалось утаить.

Это была серебряная тетрадрахма. На одной стороне – ритуальная корзина киста, с выползающими змеями. На другой – те же змеи, только уже крупно, жезл Гермеса–Меркурия кадуций и всего лишь две буквы «ПЕ», очевидно, первые буквы города. Такую он где–то уже видел, и, кажется, не один раз…

«Да… раба на нее не выкупить. Но помочь, и даже не одному рабу, с одеждой, едой — можно. Но…о, боги! Что это?!»

Несколько мгновений Эвбулид ошеломленно смотрел на монету, затем лицо его исказилось в гримасе ужаса, и он, вскрикнув, словно змеи вдруг ожив, вонзили в него свои ужасные жала, швырнул тетрадрахму на стол.

«ПЕ … да ведь это — Пергам!..»

Правы были афиняне, когда говорили, что за странным поведением Эвбулида кроется какая–то тайна.

Тайна была.

И как эта монета она имела две разные стороны.

Обе они были связаны с его страшным прошлым.

Первая притягивала Эвбулида всякий раз, когда он видел раба, которому хоть чем–то мог помочь.

А вторая, наоборот, заставляла затыкать уши и бежать, как от огня от одного только слова — Пергам…

Благодаря этим мерам предосторожности, он уже десять, а может, и двадцать лет ничего не слышал о нем.

И вот эта монета вдруг случайно напомнила о том, что он больше всего на свете хотел забыть. И не потому, что оно было, а потому что неизбежно должно повториться опять, и уже навечно…

Эвбулид упал на клине, закрыл голову руками, но, чем сильнее старался отогнать от себя воспоминания, рвущиеся к нему, точно языки горящего в холод пламени, тем все настойчивее они подступали к нему, воскрешая в памяти события давних лет…