Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

— И что он ответил?

— Сказал, что она права. Но что первое непреложное условие для тюремного служащего — это оставаться в тюрьме, с которой он связан. Республика не лечит, а отрубает головы тем, у кого во время исполнения служебных обязанностей случаются обмороки.

— Черт возьми! — выругался патриот.

— И он, этот папаша Ришар, прав. С тех пор, как в тюрьме австриячка, для надзирателей начался сущий ад: готовы подозревать даже родного отца.

Патриот позволил собаке, которую укусил кот, вылизать свою тарелку.

— Заканчивайте, — потребовал он, не поворачиваясь.

— Тут я опять застонал, словно почувствовал себя очень плохо. Попросил прислать врача и стал уверять, что мои дети умрут с голоду, если меня уничтожит моя страна.

— А папаша Ришар?

— Папаша Ришар сказал мне, что тюремным служащим не следует заводить детей.

— Но оставалась еще и мамаша Ришар?

— К счастью! Она закатила сцену мужу, упрекала его в жестокости. Папаше Ришару ничего не оставалось, как проявить доброту своего сердца. Он сказал мне: «Ну хорошо, гражданин Гракх, договоритесь с кем-нибудь из своих друзей о помощи. Согласен: представь мне того, кто будет тебя замещать». Я вышел, пообещав: «Хорошо, папаша Ришар, я сейчас поищу…»

— И ты нашел, «мой удалец»?

В этот момент появилась хозяйка. Она принесла гражданину Гракху его суп и бутылку.

И Гракх, и патриот тут же притворились равнодушными, не интересующимися друг другом.

— Гражданка, — сказал служитель, — я получил небольшое вознаграждение от папаши Ришара. Поэтому позволю сегодня свиную котлету с корнишонами и бутылку бургундского. Отправь служанку к мяснику, а сама сходи в подвал.

Тут же служанка вышла через входную дверь, а сама хозяйка спустилась в подвал.

— Молодец, — заметил патриот, — ты толковый парень.

— Такой толковый, что не прячусь, несмотря на ваши прекрасные обещания, чем бы они не обернулись для нас обоих. Вы предполагаете, чем это закончится?

— Да, конечно.

— Мы оба рискуем головами.

— Не беспокойся о моей.

— Признаюсь вам, сударь, что не ваша голова служит причиной моего живого беспокойства.

— Твоя?

— Конечно.

— Думаю, что это не самая большая потеря…

— Эх, сударь, голова — это драгоценная вещь.

— Но не твоя.

— Как? Не моя?

— По меньшей мере не сейчас.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что твоя голова не стоит и ломаного гроша. Если бы я, к примеру, был агентом Комитета общественного спасения, то тебя уже завтра бы гильотинировали.

Служитель так быстро повернулся, что на него залаяла собака.

Он был смертельно бледен.

— Не поворачивайся и не бледней, — произнес патриот. — Спокойно доедай свой суп: я не агент-провокатор, я — друг. Сделай так, чтобы я попал в Консьержери, устрой меня на свое место, дай ключи и завтра я отсчитаю тебе пятьдесят тысяч ливров золотом.

— Правда?

— У тебя же прекрасный залог — моя голова.

Служитель задумался на некоторое время.

— Ну, — подтолкнул патриот, наблюдая в зеркало за своим собеседником, — не делай глупых выводов. Если ты донесешь на меня, то лишь выполнишь свой долг. Республика за это не даст тебе даже одного су. Если ты будешь служить мне, то есть, забудешь о своем долге, и поскольку в этом мире несправедливо делать что-нибудь задаром, я дам тебе пятьдесят тысяч ливров.

— Все хорошо понимаю, — ответил служитель, — я останусь в выигрыше, если сделаю то, что вы просите; но я опасаюсь последствий…

— Последствий!.. Чего ты боишься? Я ведь на тебя не донесу.

— Не сомневаюсь.

— На следующий день после того, как я устроюсь, ты придешь и сделаешь в Консьержери обход. Я дам тебе двадцать пять свитков, в каждом из них будет по две тысячи франков.

Эти двадцать пять свитков разместятся в твоих карманах. Вместе с деньгами я дам тебе карту, с помощью которой ты покинешь Францию. Ты уедешь, и всюду, куда бы ты не поехал, кроме того, что ты богат, ты по меньшей мере будешь независим.

— Хорошо, сударь, договорились, будь что будет. Я ведь бедняк; я не вмешиваюсь в политику. Франция всегда прекрасно обходилась без меня и в дальнейшем не пропадет. Но если вы сделаете дурное дело, то тем хуже для вас.

— Во всяком случае, — ответил патриот, — я не сделаю ваше положение хуже, чем оно сейчас.

— Сударь позволит мне не судить о политике национального Конвента?

— Ты великолепен в философии и беззаботности. А теперь скажи, когда ты представишь меня папаше Ришару?

— Если хотите, сегодня вечером.

— Да, конечно. И кем я буду?

— Моим кузеном Мардошем.

— Мардошем, так Мардошем. Имя мне нравится. И какого сословия?

— Брючный мастер.

— От брючника до кожевенника рукой подать.

— А вы что, кожевенник?

— Я мог бы им быть.

— Понятно.

— В котором часу ты представишь меня?

— Через полчаса, если хотите.

— Тогда в девять.

— Когда я получу деньги.

— Завтра.

— Стало быть, вы ужасно богаты?

— Я ни в чем не нуждаюсь.

— Вы из бывших, не так ли?

— Какая разница?

— Иметь деньги и раздавать их, подвергаясь риску попасть на гильотину! Действительно, эти бывшие очень глупы!

— Чего же ты хочешь? У санкюлотов так много ума, что другим не осталось.

— Тсс! Вот мое вино.

— Встретимся напротив Консьержери.

— Да.

Патриот расплатился и вышел.

Из-за двери послышался его громовой голос:

— В чем дело, гражданка? Котлеты с корнишонами! Мой кузен умирает с голоду.

— Добрый Мардош! — отметил тюремщик, смакуя бургундское, которое ему только что налила нежно смотревшая на него кабатчица.