Палач - Виктор Вальд

– На это меня благословил сам Папа Климент. К тому же отцы святой инквизиции дали подробные инструкции.

– А кто не пожелает пройти осмотр? – поинтересовался судья Перкель.

– Альберт должен своими силами изгнать непослушных. Такие нам не нужны. Ведь все это мы делаем только для них самих. Этот купчишка меня правильно понял и согласился всю неделю провести в поле. И, конечно, организовать карантины. Вот только виселицы они строить не умеют.

– Ничего. Город заплатит цеху столяров. Они покажут и научат, – уверенно произнес Венцель Марцел. – А мне сейчас нужно вернуться в город. Предстоит тяжелый разговор с советом и лучшими людьми Витинбурга. О Господи, помоги нашему городу пережить эти ужасные времена. Палач, не подведи. В твоих руках жизнь двух тысяч жителей города. Вернее, в твоем знании и понимании. Город отблагодарит тебя, когда это все закончится. Только бы все хорошо закончилось. Стража останется. Для порядка и присмотра. И пусть не ленятся, сразу же начинают ставить этот загон для осмотра. Доски возьмут на лесопильне.

– Это долго, – сказал Гудо. – Просто нужно вкопать несколько столбов и обтянуть их полотном.

– Да, да. Все равно никто его назад не возьмет. Придется покупать. Конопляный холст подойдет. И, Гудо, отправляйся сразу на северный карантин. А ты, Патрик, на южный. И чтобы ни одна мышь не проскочила. Ни одна птица не пролетела. А то головы поснимаю…

Венцель Марцел посмотрел на палача и покраснел. Насчет голов что-то не то сказал. Но не извиняться же. Затем он махнул рукой и поплелся в город, на стенах которого уже давно стояла едва ли не половина Витинбурга.

Ближе к полудню к назначенному месту в поле двинулись первые повозки. Впереди них шел мрачный Альберт, крепко сжимая в руках огромный меч. Он сразу же направился к палачу и, посмотрев на него с ненавистью и едва разжав губы, спросил:

– Как все это будет?

Гудо сбросил с головы капюшон и уставился на купца. Тот опустил глаза и примирительно повторил:

– Как будет?

– Первыми пройдут женщины с детьми. Мужчины пусть ждут в сотне шагов. До окончания осмотра женщин ни один мужчина не должен сдвинуться с места. Кто не послушается, пусть сразу же уходит…

– Такие уже ушли. Их было более тридцати. Более тридцати сильных и здоровых мужчин. Они бы очень пригодились, – печально сказал Альберт.

– Придут другие. Их будет много. Будешь отбирать лучших и надежных. У тебя есть семья? Она здесь?

– Моя семья – главная причина того, что я с тобой сейчас беседую. Жена, две дочери и годовалый внук. Еще брат с семьей. И некоторые родственники.

– Вот с твоей семьи и родственников и начнем.

Купец покраснел. Его дыхание участилось. Он опустил голову и положил вторую руку на рукоять меча.

– Ты прав. Пример должен подать я.

– Ты умный и благородный человек, – тихо произнес Гудо. – Все пройдет и забудется.

– Забудется? Это уж вряд ли. Ладно, что нам нужно делать?

– Видишь, вон там огорожены полотном три участка. В первом женщины должны раздеться…

– До полной наготы? – скрипнув зубами, уточнил Альберт.

– Как Ева в раю. В среднем участке буду я. Это не очень долго. Затем в третьем они оденутся. И там святой отец отпустит невольный грех. И помни, пока не пройдут осмотр все женщины и дети, мужчины должны оставаться на месте. За этим будет следить мой помощник Патрик. Все будут делать то, что я велю. Если что-то пойдет не так, я сразу же прекращу осмотр. Поверь, мне глубоко безразлично, убьет ли вас всех чума или нет. Ну, может быть, кроме нескольких человек в этом городе.

– Первыми будут моя жена и дочери, – вздохнув, сказал Альберт и направился к приближающимся повозкам.

Гудо стоял в углу огороженного холстом среднего участка и чувствовал, как в его душу вползает тень покойного мэтра Гальчини.

«Вот уж кому было бы весело, если бы он мог сейчас меня видеть, – думал палач. – Он бы хохотал до слез, до колик в животе, до судорог. Интересно, чему бы он больше веселился? Что безмозглое существо Гудо объявил себя спасителем людей или тому, что сам Гальчини сожрал, переварил и выложил на свет Божий подобие себя – без души, но с чувством превосходства, которое должны через боль прочувствовать другие? Или же… Что или?..»

Палач вздохнул, к горлу подступил комок. Его уже расстроил тихий женский плач в первом отгороженном участке и постоянно бормочущий молитву священник в третьем.

– Заходи! – едва сдерживая гнев, крикнул Гудо и чуть успокоился, когда святой отец прервал свою бесконечную молитву.

Приподняв холст, который служил вместо двери, вошла женщина, давно переступившая порог молодости. Она прижимала к обнаженному телу скомканную одежду и к тому же распустила свои длинные, наполовину седые волосы.

– Положи одежду на траву, – как можно мягче велел Гудо.

Женщина с ненавистью посмотрела на палача и бросила свои одеяния. В ее покрасневших глазах плавала огромная слеза, готовая в любое мгновение сорваться и покатиться по морщинистым щекам.

Гудо подошел к женщине.

– Покажи язык.

Женщина, сглотнув слюну, повиновалась.

«Язык без белого налета, губы без выраженной сухости, нагноений в глазах нет, лицо покраснело, но это, скорее всего, от стыда», – мысленно отметил палач.

– Подними руки…

«Уплотнений и покраснений под мышками нет. Здесь узлы мокрот в порядке».

– Расставь ноги…

Женщина сжалась в комок. Потом медленно подняла голову и прошептала:

– Будь ты проклят, человек с грязной душой. Гореть тебе в аду.

– Расставь! – Палач гневно посмотрел на нее.

Женщина вновь подчинилась.

«Здесь тоже нет видимых изменений. Правильно было бы еще прикоснуться ко лбу. Но старая ведьма еще бросится душить».

– Нет ли у тебя постоянной жажды?

Женщина мотнула головой, и слезы потекли по ее щекам.

– Хорошо. Спокойно ли ты спала эту ночь?

Опять только утвердительный кивок.

– Нет ли у тебя болей в животе и не больно ли тебе мочиться?

– Нет, – выдавила женщина и зашлась в тихом плаче.

– Проходи, там тебя ждет священник.

– Проходи, там тебя ждет священник…

«Наверное, это уже сотая женщина. Проще, конечно, с детьми. А вот как будет с мужчинами? Кто знает, не припасли ли они для меня острый нож. Но, может, не сегодня…»

– Следующая!

После долгого молчания в участок шагнул Альберт.

– Это уже все женщины и дети. Мужчин осталось семьдесят два.

– Что ж, до захода солнца все это закончится.