Потерявший солнце. Том 1 - FebruaryKr

Наверняка наставник не будет рад, если Юкай подергается тут несколько минут и умрет. Слишком простой и быстрый конец не покроет долга. А может, вырванной из мертвого тела душе уже не будет дела до земных обид?

– Подожди еще немного, – хриплый голос звучал нелепо и жалко. – Я вернусь. Я заберу тебя отсюда.

Пусть ему не удалось удержать Ши Мина рядом, пока тот был жив, но никто и ничто не помешает Юкаю забрать его после смерти.

Бесполезные мутные мысли кружили на поверхности, скрывая задыхающееся от боли нутро. Заглядывать туда было страшно – рассудок человеческий слишком хрупок, он не удержит столько тьмы; оставалось лишь скользить по поверхности, не давая себе погружаться.

Младший Дракон несколько часов оставался неподвижен, вряд ли замечая ход времени; в широко распахнутых глазах отражалось небо и медленно плыли облака. Только раз он перевел пустой бессмысленный взгляд на стены дворца.

Они все еще там – занятые своими делами, наверняка уже позабывшие и о Ши Мине, и о Юкае. Лишние фишки сброшены с доски, к чему о них помнить?..

А брат готовится стать надежным супругом. Восстание в столице подавлено, но столица – это далеко не вся огромная империя, кое-как составленная из наспех подчиненных стран. Вся эта хрупкая конструкция едва удерживается на грани; один толчок – и все обрушится, похоронив под собой глупые попытки продолжать жить как ни в чем не бывало. Пир на трупах, брачные клятвы в окружении наполненных предсмертной мукой теней.

Капля за каплей в янтарные глаза возвращалась жизнь. В них не было больше тепла или надежды, на их месте медленно разгоралась равнодушная и холодная жажда мести. Не было никакой разницы, сколько вины на министрах и императоре – в слепом желании наказать и разрушить вообще не было логики. Каждый, кто был здесь, был виновен: каждый, кто мог защитить и помочь, но не сделал ничего, должен будет оплатить свой долг стократ.

О наказании для самого себя Юкай больше не задумывался. Несколько десятков лет ненужной ему жизни, наполненной отчаянием и сожалениями, – разве кто-то мог придумать кару страшнее?

Он заберет кинжал и сделает последним пристанищем. Если бы погиб Юкай, великодушный Ши Мин вряд ли попытался бы удержать его душу, насильно заставляя метаться в посмертии, но Юкай никогда не был великодушен.

Потрескавшиеся губы искривила болезненная улыбка.

Если бы он знал, чем все это закончится, то никогда не убил бы отца и братьев. Он вошел бы совсем в другую комнату и смотрел в тускнеющие янтарные глаза Цзыяна, так похожие на те, что видит в отражении.

Осталось назначить цену, которую мир заплатит за одну маленькую смерть.

Глава 44

Одиночество в окружении людей всегда казалось Ши Мину понятным, но вместе с тем отвратительным проявлением человеческой натуры. В конце концов, жизнь всегда виделась ему попыткой убежать от собственной ненужности, а уж прятаться от нее с родственной душой, топить в вине или забываться в службе – каждый выбирает сам. Разделенное пополам, одиночество уменьшается день ото дня, пока не исчезнет полностью; но нельзя просто отвернуться и сделать вид, что его не существует. Лишенное внимания, оно разрастается гибельной гнилью и превращает всю жизнь в сплошные сожаления.

В попытках найти близкого по духу человека можно вечно бродить по извилистым темным коридорам, разглядывая людей, как картины: наблюдать за изменением прекрасных и уродливых черт, принимать маски за настоящие лица или срывать их с кровью в попытках добраться до правды. Покинуть этот бесконечный путь одиночества можно только тогда, когда вместо картины наткнешься на зеркало. Зеркало, в котором отразится кто-то другой; кто-то, кто заглянет в твои глаза сквозь серебристую гладь.

Ши Мин до сих пор не понимал, отразился ли Мастер в его зеркале. Много лет они провели рядом в странном танце между выгодой, дружбой, общей тайной и недоверием, и это положение было понятно обоим. Теперь же неожиданная забота вызывала оторопь и недоумение. Разве не остановились они в шаге от презрения?

Перед отъездом Мастер наверняка попросил местных присматривать за гостем, и дикий ветер с гор не успевал заметать протоптанную к дому тропинку. Жители деревни, говорящие на своем, неведомом Ши Мину языке – он даже названия этого наречия не знал, – приходили ежедневно. Утром появлялись женщины с закутанной в полотенца едой: они улыбались немного сочувственно, говорили отчетливо, медленно произнося рубленые фразы, словно надеясь, что так речь их станет понятнее. Они оказались рослыми и крепко сбитыми, привыкшими к тяжелому труду и студеному горному ветру, их и сравнивать невозможно было с хрупкими девушками Лойцзы. Однако в них виделись неприкрытая решимость, и нежность, и то, чего не встречалось в женщинах на родине Ши Мина, – прямой взыскательный взгляд без капли смущения.

Застенчивость вообще была здесь не в чести, как и ложь. По жалостливым взглядам Ши Мин понимал, что его принимали то ли за изможденного заключением пленника, то ли за тяжелобольного, стоящего одной ногой в могиле. К вечеру прибегали дети, их было шестеро на всю деревню. Они врывались в дом, дробно топоча, сваливали в угол аккуратно нарубленные чьей-то заботливой рукой дрова и выскакивали обратно в синеющие сумерки. Новый житель деревни интересовал их, но, открыто проявляя любопытство, они не пытались заговорить или приблизиться, просто выполняли поручения взрослых. После заката приходил Конн.

Бородатый светлоглазый мужчина, разменявший шестой десяток, без разрешения входил в дом, обозначив свое появление легким стуком. У двери стряхивал снег с плеч и обуви, садился в кресло напротив огня и принимался обстоятельно рассказывать про все дела деревни. Сплетни, ссоры, незнакомые имена – все это сыпалось на голову Ши Мина мелкими камушками, порождая легкий звон между висками. На наречии Лойцзы Конн говорил чисто и правильно, в речи его то и дело мелькали столичные обороты. Он был местным управляющим, только не назначенным, а выбранным – до крошечной деревушки, затерянной в снегах, никому дела не было.

Сначала ежедневные визиты воспринимались как вторжения. Чужие люди, без спросу входившие в дом, казались врагами все до одного. Спустя дней десять Ши Мин был вынужден признать, что без этих визитов просто лег бы и умер от голода и тоски. Глядя в хитрые серовато-голубые глаза, окруженные темными морщинистыми веками, он чувствовал себя неловко. Насколько беспомощным и слабым казался он, взрослый и потрепанный жизнью мужчина, этим загорелым от близкого солнца людям? Он,