Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

— И сожгли полгорода при этом?

— О нет, нет, домов десять или дюжину, не больше. Мерзавцы стали прятаться в городе, в домах, вот и пришлось их искать. Мы же привезли несколько пленных офицеров и рыцарей, разве капитан Рене вам не сказал?

— Сказал-сказал. А еще мне сообщили, что вы разграбили город, пытали жителей до смерти, чтобы забрать у них деньги, брали баб.

— Брали баб? — Капитан своей вины совсем не чувствовал. — Ну, поваляли их немного, так отряхнутся и дальше пойдут, а из бюргеров вытрясли себе немного серебра на пропитание, так что такого — война же.

— Бабы отряхнутся и дальше пойдут, это верно, и бюргеры жиром снова обрастут, — соглашался Волков, — это тоже верно. Но вот с чем я уж точно не буду мириться, так это с тем, что вы устроили сие без моего дозволения. Вы презрели мой приказ и наше общее дело ради алчности своей! Этого впредь я вам не спущу, еще раз меня ослушаетесь, так я вас стану судить со всей строгостью.

— С какой такой стати? — Кленк усмехался ему в лицо. — Не вы нас нанимали, не вы держатель нашего контракта.

— Да, так и было до той секунды, как вы согласились идти со мной на этот берег, и теперь до первого сентября, до истечения контракта, вы будете подчиняться мне как старшему офицеру…

— Вот как? — Кленк, кажется, был не согласен с таким положением дел, на его лице отображалась высокомерная усмешка.

— Именно так, — продолжал Волков невозмутимо, — а иначе я, к радости всех, кто пришел со мной сюда, подниму вопрос на офицерском совете… — Теперь уже улыбался полковник. — Подниму вопрос об исключении вас и ваших людей из доли в захваченных трофеях. А людям вашим скажу, что это из-за того, что вы оспаривали мое старшинство.

Тут Кленк усмехаться перестал, наоборот, стал даже скорее зол.

— Что вы так на меня смотрите? Думаете и дальше не признавать меня старшим офицером и поднять бунт? — вежливо осведомился Волков.

Кавалер знал, что никуда ландскнехт не денется, нет, он не уведет своих людей, пока те будут рассчитывать на долю в трофеях. И мятеж он поднять не осмелится, ландскнехты, конечно, лучшие солдаты, что видело небо, но далеко не все люди Кленка захотят в случае бунта к нему присоединиться. Кленк примет его главенство. А в противном случае как он объяснит своим людям, что им из всей захваченной добычи ничего не причитается? И Кленк, видно, и сам это понимал, он произнес:

— Мои действия были необдуманными, я приношу вам свои извинения, господин полковник.

— Само собой разумеется, что денег, которые я обещал вам за то, что вы пошли со мной, я вам более не должен, то станет вам уроком, но ведь вам грустить не стоит, вы свое уже взяли в Рункеле. А людям своим скажите, что причитающуюся часть добычи они получат в день истечения контракта вашего найма, то есть первого сентября. Вам все ясно, капитан?

— Мне все ясно, господин полковник, — нехотя отвечал Кленк.

— После полудня пусть одна из ваших рот сменит роту капитана Хайнквиста в охранении. Но мосты ваши люди пусть не переходят, чтобы бюргеров больше не пугать.

— Будет исполнено.

— Ступайте, капитан.

Кленк быстро кивнул и быстро ушел. Его, кажется, трясло от злобы и раздражения. Конечно, кавалер говорил с ним тоном весьма обидным, высокомерным. Но Волков знал, что делал: ничего, позлится да остынет, никуда не денется, а ослушаться его теперь капитан не посмеет.

Дела были сделаны, а все, что могло делаться без него, тоже делалось: ландскнехты приведены в повиновение, корпоралы от всех солдатских корпораций группами ходили по лагерю, считая палатки, коней, телеги и все-все-все остальное захваченное имущество. Рене на реке казнил кавалеров и офицеров. А Волков мог позволить себе заняться тем, чем хотел, то есть дальше осматривать и записывать в реестры подаренные драгоценности.

⠀⠀

Солдат зовут псами войны. Псы войны питаются кровью. Маркитантов зовут вшами войны, и они питаются кровью псов. Когда дела идут плохо, так маркитантов не сыщешь рядом с войском, они тают, как дым, но, как только дела налаживаются, маркитанты и маркитантки, обозные жены и блудные девки, гадалки и знахарки появляются вокруг лагеря как из-под земли. Своих маркитантов после засады на дороге Волков не видал, их тогда как ветром сдуло, а теперь вот они, делегация пришла, уже просят разрешения на вход в лагерь. Ушлая баба-сержантша, старшая среди девок и торговок, уже кланялась ему.

— Кто вас сюда пустил, отвечай, беззубая? — Волков немного злился, что его отрывают от разглядывания великолепного гобелена с изображением охоты: травли кабана сворой собак.

— Так ваш капитан Роха за нас хлопотал, нас и пустили.

— А, — проговорил кавалер с укором, — мерзавки, подкупаете моих офицеров? Дали Рохе на лапу?

— А мы и вам дадим, — прошепелявила старшая из маркитанток и, кланяясь, сунула ему в руку золотой.

Волков с удивлением посмотрел на монету: отличный золотой папский флорин, новый, не потертый совсем, тяжелый.

— И что же тебе, мерзавка, нужно?

— Все то, о чем договаривались до похода. Дозволения торговать в лагере вином, съестным и всем прочим.

— Всем прочим? — Волков засмеялся. — Как же «всем прочим» вы будете торговать, если у нас тут целый лагерь пленных баб, у которых «все прочее» можно брать бесплатно?

— Ничего-ничего, — заверила его глава маркитанток, — пока вином поторгуем, а там вы и перевешаете всех их, мне так господин Роха сказал.

— Много он болтает, твой господин Роха, — буркнул Волков. — А больные среди вас не появились? Мне больные в лагере не нужны.

— Нет-нет, господин, все мои бабы крепкие, молодые, хворых нет, нас перед походом ваш монах смотрел.

— Ладно, торгуй, но, если увижу какую больную, в язвах или в лихорадке, или узнаю, что поносные среди вас есть, всех выгоню взашей, а тебя повешу.

— Храни меня бог, — закрестилась баба, — сама всех проверю.

— Проверь-проверь, я ведь не шучу — повешу…

Так в лагере появились маркитантки, а значит, можно было через пару дней ждать рыбу и покрупнее.

Пока кавалер занимался своим богатством, приехала Агнес, три телеги с верхом всякого добра привезла. Волков повел ее к столам, девица с вечера ничего не ела, и, пока ей собирали еду, она говорила ему:

— Дом у них полная чаша, лучше моего многократно. Только людских комнат три, даже и не знаю, сколько